Иэн Дуглас-Гамильтон - Жизнь среди слонов

Человек подбежал и пожал нам руки; его черное лицо лоснилось от пота. Меж запыленных губ поблескивали зубы; его глаза были настороже, словно искали что-то. Он обошел самолет кругом, держа свои палки в правой руке, как делают все масаи. Он потрогал самолет, заглянул внутрь, под низ, затем заговорил по-масайски, указывая пальцем на небо. Я едва понимала обрывки его речи. Мне казалось, он объяснял, как мы падали с неба, но показывал в направлении холма, повторяя:

— Давно…

Затем подбежали остальные. Вначале мы обменивались рукопожатиями, нас поздравляли с прибытием. Многие остановились, чуть отступая, с них тек пот, они тяжело дышали, кашляли, сплевывали и смотрели на нас смеющимися глазами. Наконец все подошли к нам. Ветер играл элеронами, и несколько женщин, испугавшись, бросились прочь и попадали на землю. Потом, успокоившись, подошли, пожали руку и стали рассматривать нас. Дверца самолета была открыта. По трое-четверо они заглядывали внутрь и отбегали в сторону, если вдруг там что-то двигалось. Детишкам велели подождать, надо было убедиться, что им ничто не грозит. Мужчины беседовали с нами и обменивались приветствиями. Один из них прекрасно знал английский, некоторые владели суахили, но большинство говорило лишь по-масайски.

Мужчины все время указывали пальцем на холм и говорили о самолете, который давно прилетел туда. Он упал, убив всех, кто сидел внутри. Масаи рассказывали, как они бежали, но живых не осталось, все развалилось на куски. Мы объяснили им, что не падали, а просто хотели побродить по холмам. Мужчины вызвались нас проводить и показать другой самолет. Я никак не могла понять, о чем они говорят, нигде не было видно разбитого самолета.

Подложив под колеса камни, мы двинулись вслед за двумя проводниками. Большинство любопытных сказали, что подождут нашего возвращения и присмотрят за самолетом.

Мы шли по тропе для скота, жесткая длинная трава царапала нам ноги. Палило, и меня подташнивало. Метрах в трехстах от дороги мы наткнулись на кусок металла в черную и белую полоску, который терзал ветер. Меня охватил ужас, когда я сообразила, что к чему. Невероятно, но из всех тысяч километров мы выбрали для посадки именно этот клочок земли.

Мы с Иэном остановились. Над нашими головами кружились грифы, они скользили в потоках воздуха вдоль склонов и над вершинами холмов. Остатки черно-белого самолета валялись повсюду. Обломками играли дети. Звери, пробегавшие мимо, обнюхивали их, наступали, терлись об них. Еще сохранилась арматура сиденья, часть хвоста и крыльев. Чуть дальше, точно на месте падения самолета, был выложен каменный крест.

Все, что осталось от Михаэля Гржимека.

Он и его отец были исследователями-пионерами Серенгети, долгие часы проводили они в небе, подсчитывая зверей, наблюдая за миграцией стад, пытаясь определить естественные границы парка. Погиб Михаэль в одной из типичных для Африки катастроф, характерных для маленьких самолетов: он столкнулся с белоголовым грифом. От удара согнулось правое крыло и заело тросы рулей — самолет резко клюнул носом. Какое печальное зрелище эти забытые обломки.

Жизнь Гржимеков, отца и сына, служила для нас источником вдохновения. Фильм и книги (особенно «Серенгети не должен умереть») принесли славу этому району, и именно их заслуга, что люди взялись за охрану красивейшего в мире уголка дикой природы. Нам хотелось сделать нечто подобное для Маньяры.

Масай, стоявший рядом, рассказал, как он увидел, что самолет вдруг повернулся, упал, подпрыгнул и развалился на куски. Я думала, что туристы давно подобрали обломки и растащили их для домашних коллекций. Приятно было узнать, что обломки самолета Михаэля остались лежать на земле и траве любимых им плато. Пусть ими играют масайские детишки и ветер. Я удалилась, а передо мной стояло лицо Михаэля.

Мы прошли у подножия рифтового обрыва, который вздымался отвесно в небо, а там в восходящих потоках воздуха кружили грифы.

Их гнезда лепились к скалам на стометровой высоте. Птицы чувствовали себя там в безопасности. Сверху они видели все, что творилось вокруг. А далее в жарком африканском марево тянулись, насколько хватало глаз, равнины Салей. Само наше существование ставилось под сомнение, так микроскопично малы мы были в этой огромности мира. Не было ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Все застыло вокруг! В нас кипела жизнь. А время иссякло! Мы шли и шли, пересекли равнину, поднялись вверх по реке; когда пропадала дорога, мы прыгали с камня на камень, карабкались по склонам — смотрели, изучали и восхищались. Только так можно увидеть страну, попытаться понять ее, досконально изучить. Мы одновременно были и птицей, и человеком, и зверем.