Леонид Семаго - Гнездо над крыльцом

Благодаря рябине дрозд-рябинник перестал бояться городов. И другие дрозды: певчий, белобровик, черный — пролетают через их воздушное пространство, но не задерживаются в них. Рябинники же кочуют по пригородам и центральным кварталам открыто, не поднимаясь выше крыш. Их даже издали не спутать со скворцами или свиристелями: те всей стаей, какой бы она ни была, всегда выполняют общий маневр, что придает ей вид единого, управляемого одной волей тела. А в рыхлой стае рябинников каждый летит сам по себе: кто выше, кто ниже, кто хочет в сторону свернет или опустится. То широко развернутся по фронту, то растянутся друг за другом, как усталые грачи. Но одного дерева рябины достаточно, чтобы как магнитом стянуть всю стаю в одну точку. И начинается торопливое и шумное пиршество. Покрикивают не от жадности и поспешности, а скорее ради собственной безопасности. И посторонних, конечно, предупреждают, (голос у рябинника всегда какой-то недовольный). И действительно, прогоняют они с того дерева, на котором кормятся, и снегиря, и скворца, чтобы ягод не трогали. У вороны хватает сообразительности не лезть туда, где пируют рябинники.

Когда любители стали разводить в садах сладкие сорта рябины — Невежинскую, Моравскую с изюмным вкусом яблочек, рябинники распробовали их очень быстро и прекрасно запомнили, где растут новые деревья. Они стали прилетать к ним в урожайные годы уже летом и приводить с собой новое поколение. Ощипывают сладкий урожай, когда кругом еще летнего корма достаточно. А заодно от них и винограду достается. Осматривают кусты крыжовника, обрывая перезревшие ягоды. Не находя поживы на рябине, кочуя в поисках корма по садам, эти дрозды рано или поздно должны были попробовать на вкус яблоки. И попробовали. Узнали, какие сочнее и слаще. Теперь, не трогая кислых или пресноватых сортов, прилетают сразу к любимым. Тем более что и летать для многих стало недалеко: в 1984 году первые рябинники загнездились в Воронеже. Лесные птицы не только привыкли к городу, как к месту кормежки, но и становятся его постоянными жителями.

Таежники свиристели прилетают позднее, когда рябину прихватят первые морозы. У них нет постоянных сроков прилета, и звенящие стаи могут явиться на пир и в конце октября, и в середине января, и в начале апреля, или вообще облететь город стороной, оставив богатый урожай неизвестно кому. И тогда высохнет под весенним солнцем, почернеет, запылившись, рябиновая краса, и деревья, словно стыдясь этого, поспешат закрыть невольную неряшливость молодыми листьями. После таких зим создается впечатление, что рябины стало уже так много, что на нее птиц не хватает.

Птицы не ведут счет урожайным и неурожайным годам. И когда дерево отдыхает, набираясь сил для будущего цветения, оно подводит свиристелей, которые по старой памяти прилетают туда, где их прежде встречало изобилие. Не находя угощения, стаи летают с улицы на улицу, ощипывая забытые и замороженные ягоды полудикого винограда, клюют оставшиеся на ветках яблоки, разыскивают яблочные огрызки на мусорных ящиках, едят вареную морковку и даже кашу, и тогда их негромкие, серебристые трели звучат с оттенком явного недоумения.

Однажды в морозный январский день, любуясь, как быстро и ловко стайка свиристелей ощипывала облепленные густой изморозью гроздья, я и сам захотел попробовать зимней рябины. Подобрал несколько оброненных птицами окаменевших ягод и, не подумав, бросил их в рот. Мгновенно заломило зубы и онемел от холода язык, и жизнерадостное птичье пиршество показалось мне самым настоящим самоубийством. Разность температур мороженых ягод и тела свиристеля была не менее семидесяти градусов, а птицы рвали их и проглатывали с такой торопливостью, будто опасались, что не всем достанется.

Проглотив несколько яблочек-ледышек и ухватив в клюв еще одно, каждый свиристель взлетал на высокую телевизионную антенну, установленную на крыше пятиэтажного дома. Там, усевшись тремя рядами, птицы степенно и чинно оставались минут десять, чуть слышно перезваниваясь голосами-колокольчиками, а потом как будто посыпались вниз на ту же рябину. По той торопливости, с которой они срывали холодный корм, нетрудно было догадаться, что от предыдущей порции у них уже ничего не осталось. После полудня аппетит птиц стал ослабевать, и последний налет на рябину, освободив ее ветки от последней тяжести, стайка совершила, когда диск солнца стал тускнеть в закатной морозной дымке. А потом, взлетев еще раз на ту же антенну, умчались с нее в ту сторону, откуда с крепчайшим морозом надвигалась на город долгая ночь, где темнел едва различимый у горизонта Усманский бор. С рассветом стайка снова была на той же улице, где еще стояла целая шеренга неощипанных рябин. А под теми соснами, где ночевали, остался птичий посев, семена городских рябин.