Паулина Киднер - Мой тайный мир

Как только публика ушла, я сразу бросилась звонить Стюарту:

— Прости, ради Бога, но, по-моему, опять что-то не так. Блюбелл выглядит хорошо, шкурка лоснится, не потеряла ни фунта веса, но сделалась очень агрессивной.

Стюарта не надо было упрашивать осмотреть ее. Хотя всего месяц назад анализы не вызывали опасений, он как настоящий врач не мог игнорировать мои подсознательные чувства.

И снова мне пришлось злоупотребить ее доверием — так я считаю! — и сунуть в ящик. Нести ее было не так легко — она весила около сорока фунтов [9] Более 18 килограммов. .

— Ну, — сказал Стюарт, позвонив сразу, как только я вернулась, — оказывается, ты не зря меня предупреждала! Я, идиот, не послушался, и вот зашиваю себе палец!

…Когда Стюарт стал давать ей наркоз, Блюбелл предприняла первую попытку цапнуть его «по-дружески» (как выразился сам Стюарт), так что он решил увеличить дозу. И жестоко поплатился за это: Блюбелл прокусила ему палец у самого сустава… Уже после, когда все было кончено, он признался, что в тот момент усомнился в возможности скорбного исхода… Но от судьбы не уйдешь…

— Мужайся, Паулина. Ей снова очень плохо. Легкие еще хуже, чем в первый раз. Единственное, что можно предпринять, — вводить более сильные дозы антибиотиков в течение более продолжительного периода.

Мы уже убедились в практической невозможности введения барсучихе лекарств через рот. У барсуков столь острое чутье, что их не заставишь съесть даже саму лакомую пищу, если к ней примешано лекарство.

— Проблема заключается в том, — сказал Стюарт, — что она стала крайне опасной. Я не хочу, чтобы уколы делала ты. Она ведь крупная барсучиха и, пожалуй, натворит бед.

— Знаешь, Стюарт, — ответила я, в полной мере отдавая себе отчет в том, что только что услышала. — Если кто-то и сможет делать прививки Блюбелл, так только я. Ну, а если ничего не выйдет, придется усыплять.

— Заберешь ее, когда у меня все будет готово. Я подготовлю все антибиотики и инструкции. Но в любом случае, Паулина, помни об осторожности! — предостерег меня Стюарт.

— Милая Блю, — сказала я, когда привезла барсучиху назад и поместила в загон-«лечебницу», — Что же мне с тобой делать?!

Барсучиха, как всегда, подошла и положила голову на колени, но я поняла, что она уже не доверяет мне так, как раньше. Поглаживая ей головку, я думала о будущем.

Я делала ей уколы в течение трех недель ежедневно, и самым тяжелым днем был первый. Она, дрожа, забилась в один угол, понимая, что я собираюсь что-то делать с нею, а я, дрожа, — в другой, не понимая, что она хочет сделать со мной. Прежде я угощала ее сливочными пирожными, и благодаря этому она позволяла делать себе инъекции; но теперь ее доверие ко мне было утеряно, и мне пришлось накрыть ее одеялом, чтобы ввести лекарство. Когда я убрала одеяло, Блюбелл — в первую секунду — хотела броситься на меня, но расслабилась и улеглась на своей постели. Она не могла понять, почему ей так трудно дышится и вообще все требует больших усилий.

Тем не менее мало-помалу мы восстановили доверие друг к другу. Я делала уколы, чистила загон и никого к ней не подпускала. В результате лечения ей снова стало получше, да и аппетит оставался зверский. Стюарт посоветовал мне кормить ее до отвала; еду для нее я хранила в ящике для мороженого, так она иной раз умудрялась слопать за день целый ящик. По прошествии какого-то времени мне стало казаться, что дела пошли на поправку. Стюарт объяснил, что при легочных инфекциях не меньший ущерб наносится в процессе выздоровления при рубцевании мягких тканей, чем при самой болезни. Требовалось запастись терпением — и ей и мне.

Кэткин — может быть, потому, что Блюбелл неведомо куда пропала — нашла способ удирать, и по вечерам мы часто видели ее на лужайке. Если никто не обращал не нее внимания, она приходила под утро к рукотворному гнезду, садилась возле двери и ждала, чтобы ей открыли. Ну не плутовка ли?

…После трехнедельного курса инъекций и заключительного рентгеновского обследования забрезжили надежды на исцеление, и я вернула Блюбелл в рукотворное гнездо. Теперь, когда она снова стала связующим звеном между нами и барсуками, мы решили открыть ворота и предоставить им свободу.

Очень радостно мне было видеть после стольких тревог и трудов, как Кэткин крутится вокруг меня, а Блюбелл снова резвится и гоняется за нами! Туманными сентябрьскими вечерами я наблюдала только силуэты других барсуков, охотившихся возле линии кустарников, но уже не подходивших ко мне так доверчиво, как Блюбелл и Кэткин; тем не менее они по-прежнему считали ферму родным домом.