Джон Куллини - Леса моря. Жизнь и смерть на континентальном шельфе

Хотя я и не обедал, я все же был в состоянии любоваться красотой солнечного заката, услаждая свое зрение и душу этим зрелищем. Скоро появился один из членов нашей группы, товарищ по несчастью, который сказал, что он тоже не испытывает удовольствия при мысли о еде. Мы разговаривали, пока солнце не ушло за горизонт. Разговор касался главным образом судна, рейса и того неизвестного мира, который лежал впереди по курсу, ожидая, когда состоится наше с ним знакомство.

Наше судно было небольшим, оно имело всего только 120 футов в длину и 28 футов по мидель-шпангоуту (в самом широком месте). Тем не менее на его борту было много разнообразного снаряжения для сбора материала и аналитической работы и несколько тысяч метров легкого и тяжелого стального троса. С его помощью мы могли получить образцы и снимки с любых глубин вплоть до абиссали. Так как судно и снаряжение для исследовательской работы были с иголочки новыми, наши действия на море пока скорее напоминали действия человека, который, перед тем как войти в воду, осторожно пробует ее ногой: главная задача состояла в том, чтобы опробовать механизмы и людей на континентальном шельфе.

Номинально за всю научную работу в этом рейсе отвечал один человек, назначенный научным руководителем. Он разработал план рейса, его проект был признан лучшим, и все другие ученые и студенты на борту вращались вокруг него, как спутники на орбитах разной высоты. Это был океанограф с мировым именем. Студенты называли его (за спиной, конечно) Эр Джи, [16] По инициалам — R. J. — Прим. перев. отчасти из желания как-то приглушить сияние ореола, окружавшего его как ученого и человека, и сделать его ближе и понятнее. Л в большинстве случаев (и в личном обращении) его называли «Доктор».

Хотя его тень и достигала гигантских размеров, сам Эр Джи был человеком небольшого роста, косоглазым, сосредоточенным, с редкой необычной улыбкой на лице, более походившей на гримасу. Кроме того, в некотором роде он был эгалитаристом. На берегу и в море он почти всегда носил один и тот же рабочий комбинезон. Эр Джи неотступно присутствовал при самом незначительном ремонте или регулировке научного оборудования. Ходили слухи, что Эр Джи подвержен сильным приступам морской болезни, хотя наверняка никто этого не знал.

Накануне выхода в море Эр Джи вкратце познакомил нас с планом рейса. Вначале мы отправимся на юг к точке на границе континентального шельфа, лежащей прямо на восток от Чарлстона в Южной Каролине и напротив северного выступа плато Блейк. Затем мы, держа курс па северо-восток, пройдем зигзагами над центральным и внешним участками шельфа и поднимемся немного севернее мыса Гаттерас. Большинство станций (запланированные для взятия образцов и фотографирования дна остановки) мы сделаем на зигзагообразном отрезке пути. На борту кроме биологов идут еще и геологи. Они собираются взять разные пробы донных отложений, начиная от тонкого песка и кончая ракушковой галькой, а также образцы остатков затонувших рифов. Наконец, в зависимости от времени, мы проведем одно или два испытания снаряжения на континентальном склоне или подъеме в районе Гаттераса, а затем вернемся в порт.

Между тем бархатистая темнота опустилась на поверхность моря. Только слабый отблеск заката оставался на небе. Судно плавно скользило по легчайшей зыби. Земля давно уже скрылась из глаз. Ночь была нежная; все вокруг было словно окутано мягкой тканью, сотканной из воздуха и воды, и эту иллюзию нарушали лишь волны, разбегавшиеся от носа корабля. Смутно белеющие барашки волн рассыпались перед нашим судном, но, разрезая волну, оно, казалось, не оставляло за собой следов. Ночь и океан быстро воссоединялись вновь за нашей кормой.

Неожиданно машины встали. Одновременно зажглись огни на носовой палубе, и мои ночные размышления прервались. На какое-то мгновение я почувствовал боль в глазах, ослепленных внезапной вспышкой света. И сразу мой контакт с ночью исчез: она отступила перед сиянием огней, охватившим корабль. Наступало время для науки; мы прибыли на первую станцию.

Появился Эр Джи. Вдвоем с техником он нес свою новую камеру. Поставив эту тяжелую штуку на палубу, они прислонили ее к лееру и начали прикреплять к ней трос. Минуту спустя я уже помогал удерживать камеру на слегка качающейся палубе судна. В это время Эр Джи извлек из своего комбинезона отвертку, что-то напоследок отрегулировал и дал знак рукой машинисту у лебедки. Все устройство стало медленно опускаться, поддерживаемое у леера сильными руками. Темная вода сомкнулась над ярко-желтой конструкцией, похожей на вертикально стоящую лестницу, к которой, одна за другой, были прикреплены сама камера, мощная электронная лампа-вспышка и приспособление, называемое «пинджер». Оно посылает к поверхности звуковые импульсы, помогающие контролировать вертикальное положение троса, когда конструкция опущена на большую глубину. Все эти три части рабочего оборудования были заключены в цилиндрические кожухи, способные вынести высокое давление. Сооружение в целом имело около шести футов в высоту и двух в ширину. Наблюдатели, стоящие у леера, могли видеть, как этот мерцающий предмет отражал судовые огни с большой глубины. «Здесь не менее 40 футов», — сказал кто-то. Затвор камеры и лампа-вспышка управлялись торпедообразным грузом, прикрепленным к кожуху шестифутовым линем. Когда груз прикасался ко дну, уменьшение натяжения линя приводило в действие механизм фотосъемки. Камера была сфокусирована на восемь футов с небольшим наклоном, что давало возможность избежать попадания в объектив теней от кожуха и груза спускового механизма. Установленная таким способом камера могла зафиксировать на каждом кадре около 40 квадратных футов морского дна.