Эрнест Сетон-Томпсон - Домино

Он пересек всю местность в верховьях Шобана и, голодный, направился в лес, чтобы отыскать там спрятанную про запас пищу, как вдруг услышал звуки, от которых сердце его тревожно забилось. Обогнув холм, он увидел свору собак — другую, свежую свору, по крайней мере штук тридцать, с дюжиной следовавших за ними верхом охотников. Дикий лай псов, несомненно, показывал, что они напали на его след и шли за ним. В другое время для Домино, пожалуй, было бы нетрудно уйти от такой своры собак, но теперь силы были неравны.

Он был утомлен и голоден, лапы у него были натружены многочасовой гонкой, в ране чувствовалась жгучая боль, — он жаждал отдыха. Охота эта была настоящая, без ружей: охота ради травли, а не ради шкуры. И кто упрекнул бы чернобурого лиса за то, что на этот раз он пустился от преследователей хотя и быстро, но без того увлечения, с которым мчится бегун, уверенный в победе?

Домино не был хорошо знаком с этими холмами, находившимися далеко от обычно посещаемых им мест.

Холмы, которые он знал, остались в нескольких милях позади, и между ними сидели охотники с ружьями, которые были бы только рады воспользоваться помощью свежей своры собак. Никогда еще Домино не проявлял так мало хитрости, убегая от преследователей, как в этот раз, но никогда еще он не напрягал так все свои силы и не бежал так быстро. Час за часом он все скакал и скакал с одного холма на другой.

Но солнце продолжало пригревать и превратило в слякоть весь снег в лесах. Все канавы были полны холодной как лед, водой. Все ручейки разлились. Даже на твердом льду выступили лужи, и пышный хвост лиса — знамя его мужества — был теперь забрызган водой и грязью и начал опускаться от собственной тяжести.

Домино знал, что и теперь он мог еще загнать собак до изнеможения, как это бывало прежде, но все же на этот раз он жаждал ночи. Ночь принесет мороз, а мороз принесет твердую кору на снегу. Вот тогда он мог бы быть совершенно спокоен за свою судьбу.

Пока, однако, он все еще продолжал нырять между холмами. Его беспримерная быстрота сократилась теперь наполовину, но и собаки тоже начали выбиваться из сил. Снег и разлившиеся ручьи утомили и охотников. Только двое из них еще продолжали гнаться за лисом — хозяин собак и высокий юноша, по имени Абнер Джюкс. Лишь ему было известно, что лисица, которую они травят, и есть знаменитый голдерский черно-бурый лис.

Все-таки преимущество было на стороне собачьей своры, которая приближалась. Домино уже не мог сдвоить след, и самым благоразумным оставалось бежать прямо. Он и бежал вперед, вперед, но все тише и тише, все более короткими скачками, начиная задыхаться. Так он миновал одну ферму, другую и вдруг у ворот третьей увидел девочку с корзинкой.

Неизвестно, что побуждает иногда дикое животное в отчаянии искать защиты у человека. Но голдерский лис кинулся, ослабевший, к девочке и прижался к ее ногам. Та схватила его, втащила в дом и захлопнула дверь перед самым носом осатаневшей своры.

Собаки прыгали и бешено лаяли вокруг дома.

Прискакали охотники, пришел и хозяин фермы.

— Он наш, он принадлежит нашим собакам. Они загнали его сюда, — сказал главный охотник.

— Он в моем доме, и он теперь мой, — возразил фермер, совершенно не узнавая черно-бурого лиса в забрызганном, выпачканном красной глиной беглеце.

Хотя у фермера также пропадали куры, овладеть лисицей он не особенно стремился, так как шкура зверя казалась теперь совершенно испорченной и потерявшей всякую ценность.

— Ну, так и быть, получайте вашего лиса, — сказал он наконец охотнику.

Но тут девочка заплакала.

— Не отдавай, не отдавай его, он мой! — кричала она. — Он сам прибежал ко мне. Не смейте убивать его!

Фермер заколебался.

— Мы поступим с ним честно, — сказал успокоительно охотник. — Мы дадим ему убежать вперед дальше, чем он был, когда мы его нагнали здесь.

Фермер поспешил уйти, чтобы не видеть происходящего. Он, пожалуй, забыл бы бедного, загнанного зверя, искавшего убежища в его доме, но он не в состоянии был забыть детских криков, звеневших у него в ушах: «Не смейте, не смейте! Он мой! О папа, папа! Они убьют его! Папа, папочка!»

И не у одного только отца этот отчаянный детский вопль оставил в сердце глубокий след.

Но охотники все-таки унесли Домино, отпустили и дали отбежать на «законную» четверть мили. Это они называли «поступить честно» — выпустить три десятка сильных собак на одну измученную лису! Долина снова огласилась лаем. Опять Домино поскакал по глубокому мокрому снегу, и вначале ему удалось уйти далеко вперед.