Джеймс Купер - Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе

К счастью, Магуа искал свою жертву там, где ее уже не было.

— Отец, отец! Мы здесь, здесь! — воскликнула Алиса, когда Мунро проходил недалеко от дочерей, по-видимому не заметив их. — К нам, отец, или мы погибнем!

Она повторяла это восклицание таким тоном, что самое каменное сердце могло бы растаять; но ответа не последовало. Наконец старик, как бы уловив звуки ее голоса, остановился и прислушался; но в эту минуту Алиса без чувств опустилась на землю, а Кора стала подле нее на колени и с нежностью наклонилась над ее безжизненным телом. Мунро с отчаянием покачал головой и пошел дальше, спеша выполнить высокие обязанности командира.

— Леди… — сказал Гамут, беспомощный и бесполезный в эту минуту, он все же не подумал покинуть вверенных его попечению девушек. — Леди, это праздник дьяволов, и христианам не годится оставаться в этом месте. Идемте, бежим!

— Идите, — ответила Кора, не спуская глаз со своей сестры, — спасайтесь, вы мне не можете помочь.

И простое, но выразительное движение руки девушки, сопровождавшее эти слова, доказало Давиду непоколебимость ее решения. Несколько мгновений он смотрел на темные фигуры гуронов, которые совершали свое страшное дело; его стан выпрямился, он глубоко вздохнул, все черты оживились от волнения, красноречиво говоря о чувствах, наполнивших его душу.

— В библии сказано, что слабый мальчик Давид усмирил царя Саула звуками арфы и словами своих песнопений, — сказал он. — И я тоже постараюсь в эту страшную минуту испытать могущество музыки.

И вот, возвысив свой голос, он запел во всю силу с таким напряжением, что священный гимн был слышен даже среди шума и гама, наполнявших кровавое поле. Многие дикари кидались к певцу и девушкам, надеясь ограбить беззащитных и унести с собой их скальпы, но при виде странной неподвижной фигуры вдохновенного певца они останавливались. Их изумление вскоре превращалось в восхищение, и они устремлялись к менее мужественным жертвам, восхваляя твердость, с которой белый воин пел свою предсмертную песню. Ободренный и обманутый этим успехом, Давид повысил голос, чтобы усилить, как он думал, воздействие святого гимна. Но случилось как раз обратное. Звуки его песни обратили на себя внимание пробегавшего мимо индейца. Это был Магуа. Поняв, что его бывшие пленницы снова могут очутиться в его руках, Хитрая Лисица с диким и радостным воплем кинулся к ним.

— Пойдем! — сказал он, хватая окровавленной рукой платье Коры. — Вигвам гурона все еще открыт для тебя. Разве его жилище не лучше этого места?

— Прочь! — крикнула Кора и закрыла рукой глаза, чтобы не видеть свирепого лица.

Индеец, смеясь, поднял свою окровавленную руку:

— На этой руке кровь красная, но она из тела белых!

— Чудовище! Это ты устроил резню!

— Магуа — великий вождь, — самодовольно ответил дикарь. — Пойдет ли темноволосая к его племени?

— Ни за что! Лучше убей меня сразу!

Мгновение Магуа колебался, потом, подхватив, как пушинку, бесчувственную Алису, быстро двинулся к лесу.

— Стой! — пронзительно вскрикнула Кора, бросаясь за ним. — Оставь дитя, злодей! Что ты делаешь?

Но Магуа, казалось, не слышал ее голоса.

— Стойте, леди, стойте! — звал Гамут Кору, не обращавшую на него внимания. — Язычники почувствовали святость песни, и скоро дикое смятение окончится!

Однако, заметив, что Кора не останавливается, верный Давид побежал за нею и снова запел священную песню, отбивая такт своей худой рукой. Таким образом они пересекли долину, минуя бегущих, раненых и мертвых. Свирепый гурон мог отлично защитить себя и свою жертву, лежавшую в его руках. Кора же, конечно, пала бы под ударами дикарей, если бы не странный человек, который шагал позади нее и казался безумным; а безумие, возбуждая чувство страха и почтения в индейцах, служило охраной Гамуту.

Магуа, умевший избегать опасностей и ускользать от преследования, спустился в узкую ложбину и по ней вошел в лес; там он быстро отыскал нарраганзетов, с которыми так недавно расстались путники. Их сторожил такой же свирепый краснокожий, как он сам. Перебросив Алису через седло одной из лошадей, Лисица приказал Коре сесть на другую.

Девушка испытывала ужас при виде своего похитителя, но все же чувствовала некоторое облегчение при мысли, что она скоро будет вдали от места страшного кровопролития. Она вскочила на лошадь и протянула руки к сестре: в этом движении выразилось столько любви и мольбы, что даже свирепый гурон не мог отказать ей. Он перенес Алису на лошадь Коры, схватил нарраганзета за повод и двинулся в путь, погружаясь в глубину леса. Когда Давид увидел, что его бросили, вероятно считая слишком ничтожным даже для того, чтобы убить, он перекинул свою длинную ногу через спину неоседланной лошади, которую оставили индейцы, и поскакал вслед за пленницами.