Юрий Мишаткин: Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]

«Попади я один в такую переделку — еще куда ни шло, и не из таких безвыходных, на первый взгляд, положений выбирался прежде, и не раз. Беда, что со мной артисты и мне за них отвечать, мне их беречь, мне о них заботиться. Четверо штатских, притом две женщины. В такой компании далеко не уйти. Артистам непривычно делать большие переходы — тотчас устанут и ноги собьют. К тому же без продуктов остались. А народ кормить надо — снова забота на мою голову!»

Магура шел по редкому дубняку, пробираясь сквозь колючий хваткий кустарник. За комиссаром молча шли мать и дочь Добжанские, Петряев и Кацман. Замыкал шествие Калинкин.

Когда солнце застыло в поднебесье и стало неумолимо палить, когда миновали овраг и вышли к озеру с заросшими осокой берегами, комиссар приказал:

— Привал. Всем отдыхать.

Четверо артистов опустились на траву, даже не попытавшись шагнуть к воде и утолить жажду. Петряев тяжело дышал, Людмила уткнулась лицом в островок выгоревшей травы, Добжанская прикрывала ладонью глаза. Кацман переобувался, вытряхивая из дырявых штиблет песок.

— Передохнете — дальше пойдем. На отдых даю четверть часа — больше, извините, никак нельзя. Вам, товарищ фокусник, советую босым шагать, чтоб ноги не сбить. А вам, гражданин Петряев, не мешает голову прикрыть. Хотя бы платком. Чтоб не напекло.

— Лично я и спустя час буду не в силах сделать шагу! — обидчиво сказал певец. — Можете сколько угодно приказывать, даже кричать, но это не поможет! Мы, к вашему сведению, не скаковые лошади, чтобы без оглядки бежать неизвестно куда и зачем, чтобы нами понукали! Я категорически отказываюсь идти!

— Надо, — сказал Магура и мягко повторил: — Надо. Мы оказались в расположении белогвардейских войск, точнее, красновцев. Попасть в плен никому не улыбается. Значит, надо уходить.

— Куда? — устало спросила Добжанская.

— На восток. Будем держать путь к своим. Не могли они далеко уйти.

Кацман шумно вздохнул и закатил глаза:

— Я так и знал! Предчувствовал, предвидел! Со временем смогу перейти на демонстрацию угадывания мыслей! Еще вчера я знал, что с Кацманом обязательно что-нибудь случится. И вот — нате вам! — случилось. Что ни говорите, а я ужасно невезучий человек, с кем постоянно случается много непредвиденного.

— Сами виноваты, что ввязались в эту историю. Кто вас просил забираться на крышу вагона? — язвительно спросил Петряев.

Кацман не ответил. Кончив выбивать из штиблет песок, он связал и перекинул их через плечо.

«Загнал я их, — с жалостью подумал Магура. — Придется не слишком спешить, не то окончательно выбьются из сил. К тому же голодные все: со вчерашнего дня ни у кого во рту и крошки не было. А идти надо, и глядеть в оба тоже, чтоб не наткнуться на казачьи разъезды».

Рядом с комиссаром, опираясь на винтовку, стоял Калинкин. Глаза у интенданта потухли, щеки ввалились. Калинкина беспокоил — из головы просто не выходил — мешок с продуктами, который остался в агитвагоне. Было жаль безвозвратно потерянного провианта — двух буханок хлеба, колотого сахара и крупы, которые перед отправлением на фронт выдали на всю бригаду. И Калинкин не первый час ломал голову над неразрешимой проблемой: чем теперь ему кормить пятерых?

«Сколько нам еще предстоит идти? — думала Добжанская. — День, еще один? А если польют дожди? Хотя нет, дожди в июле в этих краях редкость».

«А мама держится молодцом, — отметила Людмила. — И виду не подает, что устала. Молодец она у меня!»

«Боже мой! — повторял про себя Петряев. — Так долго мечтать перейти линию фронта и попасть к людям, ценящим искусство и его служителей! И когда цель, казалось, была близка, вынужден возвращаться назад! Боже мой!»

Лишь Кацман ни о чем не думал и безучастно смотрел в жаркое небо, не в силах сейчас размышлять о чем бы то ни было.

— Пора, — сказал Магура.

Артисты медленно поднялись.

— Подальше от станции и линии дороги надо уйти, — добавил комиссар и первым двинулся сквозь лес.

…До заката было сделано еще три коротких привала. Лишь когда солнце ушло за горизонт и в лесу начали сгущаться сумерки, Магура вывел артистов на окруженную густым терновником поляну и объявил ночевку.

Огонь костра лизал дно котелка, который Кацман предусмотрительно еще на крыше вагона привязал к своему ремню. Когда вода забулькала, Калинкин бросил в кипяток сорванные в лесу листья брусники.

— Для здоровья такая заварка полезнее чая, — сказал интендант, подкладывая в огонь хворост. — Разную хворь, не говоря о кашле, как рукой снимает и бодрость придает. Выпейте — не пожалеете. Беда, что сахара маловато. Придется вприглядку пить.