Джеймс Купер - Избранные сочинения в 9 томах. Том 2 - Следопыт; Пионеры

— Не спеши, сквайр, — остановил его охотник, неторопливо поднимая скальпы убитых рысей и вскидывая ружье на плечо. — Зачем мне присягать, когда вы своими глазами видели убитых кошек? Или вы не верите собственным глазам, вам надо, чтобы человек еще поклялся на библии? Вы же видели, я только что при вас скальпировал рысей. А если уж непременно требуется, чтобы я принес присягу, так я сделаю это перед судьей Темплом.

— Послушай, Кожаный Чулок, у нас нет при себе ни пера, ни чернил. Все равно придется зайти за ними к тебе в дом, иначе как же я смогу выписать тебе бумагу?

Натти посмотрел на плута-магистрата и рассмеялся.

— Откуда у меня перья и чернила? Да и на что они мне? Я ведь ни читать, ни писать не умею. Нет, мы вот как сделаем: я понесу скальпы в поселок, и там вы мне напишете все, что полагается. Черт возьми, как затянулся ремень на шее у Гектора, еще, чего доброго, задушит пса. Нет ли у вас при себе острого ножа, сквайр?

Хайрем, горя желанием поладить со старым охотником, не колеблясь, протянул ему свой нож. Натти перерезал ремень, затянувшийся на шее Гектора, и, возвращая нож владельцу, сказал как бы невзначай:

— Сталь хороша. Сдается мне, ей уже приходилось перерезать ремни вроде этого.

— Уж не хочешь ли ты обвинить меня в том, будто я спустил с привязи твоих собак? — испуганно воскликнул Хайрем, забыв про всякую осторожность.

— Да что вы, сквайр! Я всегда сам спускаю их с привязи, когда ухожу из дому.

Изумление на физиономии магистрата, которое тот не сумел скрыть, выдало его с головой, но Натти и не нуждался в подтверждении своих догадок. Однако благодушие и спокойствие старика исчезли, уступив место негодованию.

— Послушайте-ка, мистер Дулитл, — проговорил он и сильно стукнул прикладом ружья о землю, — не знаю, что интересного может быть в хижине бедняка, чем она вызывает любопытство таких людей, как вы, и почему вам так не терпится в нее проникнуть. Слушайте, я говорю это вам прямо в лицо: с моего дозволения вам во веки веков не переступить порога моего дома, а если вы будете рыскать вокруг да около и вынюхивать, как сегодня, я вас так угощу, что не обрадуетесь.

— Ты, Бампо, тоже помяни мои слова, — крикнул Хайрем, в то же время поспешно ретируясь. — Мне известно, что ты нарушил закон, и я, как магистрат, заставлю тебя за это поплатиться, и не позже чем сегодня.

— Не больно-то я испугался ваших угроз и вашего закона! — сказал Натти, щелкнув пальцами перед самым носом блюстителя порядка. — Проваливай-ка отсюда, бездельник, не то я воздам тебе по заслугам. Коли я еще раз увижу подле моего дома твою богомерзкую физиономию, пристрелю, как сову, так и знай!

Справедливое негодование всегда таит в себе силу, заставляющую повиноваться, и Хайрем тут же скрылся, почтя благоразумным не доводить гнев охотника до крайности.

Когда Хайрем скрылся из виду, Натти пошел к хижине. Там было все тихо, как в могиле. Он привязал собак и постучал в дверь хижины. Эдвардс открыл ему, и Натти тут же спросил юношу:

— Все ли благополучно, мальчик?

— Да, Натти. Кто-то пытался отпереть замок, но не справился с ним.

— Я знаю, кто был этот мошенник. Но я его хорошо припугнул, теперь он на выстрел не подойдет сюда.

Остальное Кожаный Чулок договорил уже войдя в дом и закрыв за собой дверь.

Когда Мармадьюк вместе с кузеном выехал за ворота своей усадьбы, он не был расположен сразу начать деловой разговор: сердце отца было еще слишком преисполнено нежных родительских чувств. Ричард, со своей стороны, тоже молчал, полагая, очевидно, что важность предстоящего дела не допускает обычной непринужденной болтовни, а требует более серьезной, официальной беседы. И потому первую милю всадники, энергично продвигаясь вперед, ехали, не проронив ни слова. Но постепенно мягкость и задумчивость исчезли с лица судьи, и оно приняло всегдашнее свое выражение благожелательности и добродушного юмора.

— Ну, Дик, — начал он, — я во всем поступил, как тебе того хотелось, безоговорочно тебя послушался и ни о чем не расспрашивал. Теперь, мне кажется, пришло время, когда я вправе требовать объяснений. Куда и зачем мы едем и к чему вся эта торжественность?

Шериф хмыкнул весьма громогласно, на весь лес, и, глядя прямо перед собой, как человек, проникающий взглядом сквозь завесу будущего, ответил:

— Между нами, судья, всегда — могу даже сказать, с самого нашего рождения — существовало одно различие. Не то чтобы я хотел обвинять тебя в том, в чем повинна лишь природа, ибо нельзя человеку вменять в вину его недостатки, как нельзя воздавать ему хвалу за прирожденные его достоинства. Мы ровесники, разница в нашем возрасте всего два дня, но в одном мы сильно расходимся.