Джеймс Шульц - Моя жизнь среди индейцев

Они расстались, и Высокий Вапити вернулся в деревню. «Не может быть, — думал он, — чтобы этот юноша был прав. Нет, не может быть. Разве я не ходил вокруг нее столько зим и лет? И ни разу она на меня не взглянула, ни разу мне не улыбнулась». Думая об этом, он все шел и шел и очутился у входа в палатку. Изнутри слабо доносился чей-то плач. Он не был уверен, что слышит плач, звуки были слишком тихие. Он подошел, бесшумно и осторожно отодвинул прикрывающую вход шкуру. Бессердечная сидела там, где он ее видел в последний раз, перед угасающим огнем, накрыв голову плащом, и плакала. Он прокрался через вход и сел рядом с ней, совсем рядом, но не посмел прикоснуться к ней.

— Доброе Сердце, — сказал он, — Большое Сердце, не плачь.

Но услышав его слова, она стала плакать еще сильнее, а он очень смутился и не знал, что делать. Подождав минутку, он придвинулся ближе и обнял ее одной рукой. Она не отодвинулась; тогда он откинул плащ с ее лица.

— Скажи мне, — попросил он, — почему ты плачешь.

— Потому что я так одинока.

— А! Значит, ты его действительно любишь. Может быть еще не поздно. Я смогу, пожалуй, догнать его. Пойти и позвать его вернуться к тебе?

— Что ты хочешь сказать? — воскликнула Бессердечная, глядя на него с удивлением. — О ком ты говоришь?

— О том, кто сейчас ушел, об арикара, — ответил Высокий Вапити.

Но он пододвинулся еще ближе, рука его обхватила ее еще крепче, и она прижалась к нему.

— Видел ли кто когда-нибудь такого слепца? — сказала она. — Я открою тебе, что у меня на душе. Я не постыжусь, не побоюсь сказать это. Я плакала, потому что думала, что ты не вернешься. Все эти зимы и лета я ждала, надеялась, что ты меня полюбишь, а ты все молчал.

— Как же я мог заговорить? — спросил он. — Ты на меня и не глядела, не подавала никакого знака.

— Это ты должен был заговорить, — ответила она, — да и сейчас ничего не сказал.

— Ну, так я теперь скажу. Ты согласна, чтобы я стал твоим мужем? Она обвила его руками и поцеловала его. Это был ясный ответ.

Утром, как всякий женатый человек, Высокий Вапити вышел из палатки и, стоя у входа, стал громко приглашать на пир своего отца и друзей. Все они пришли, и все были рады, что у него такая хорошая жена. Отпускали шутки о молодоженах, заставляя молодую женщину закрывать лицо плащом. Но она была так счастлива, что скоро отбрасывала его и смеялась вместе с остальными.

Через несколько дней от арикара пришла группа людей, среди которых был и раненый юноша, с предложением мира, Тогда стала известна история о том, как Бессердечная взяла к себе молодого арикара и вернула ему жизнь. Услышав это, женщины стали молить богов быть добрыми к ней и даровать ей и ее мужу долголетие. Затем был объявлен мир между обоими племенами, и его весело отпраздновали.

Вот, сын мой, я кончила».

— Так, о чем была речь? — спросил Эштон, очнувшись и протягивая руку за трубкой и табаком.

— А, — ответил я, — это история о девушке и мужчине. И я начал переводить ему эту историю.

Когда я кончил, он несколько минут сидел молча, обдумывая что-то, и потом заметил:

— То, что вы рассказали, показывает мне этот народ с новой и неожиданной точки зрения. Я не думал, что любовь и самопожертвование, о которых рассказывается в этой истории, вообще свойственны этим людям. Право, очень приятно услышать, что иногда встречаются женщины, верные и постоянные в любви.

Он сказал это с горечью. Я мог бы ему кое-что сказать, но ограничился тем, что ответил:

— Смотрите, что делается кругом, друг мой! Вы увидите многое у этого народа, заслуживающее похвалы.

Дня через два наш лагерь перешел на реку Марайас, в долину против устья Блэк-Кули. Вдоль реки везде в изобилии росли ягоды ирги (канадской рябины), и женщины собирали их очень много для сушки на зиму. Эштон еще ни разу не стрелял из своего нового ружья, и однажды днем я уговорил его отправиться на охоту. Мне с трудом удалось вытащить его из дому. По-видимому, его ничто не интересовало, и большую часть времени он проводил на своем ложе и все курил, курил, рассеянно набивал трубку и опять курил. Женщины были правы. Никогда не Смеется жестоко горевал о чем-то. Я хотел бы найти какой-нибудь способ заставить его забыть об этом неизвестном мне горе.

Мы сели на лошадей, переехали через реку и направились на север, держась поближе к лощине Блэк-Кули, чтобы иногда наведываться в нее. Дичи встречалось не очень много, так как охотники отогнали большую часть стад к холмам Суитграсс-Хиллс. Но все же тут и там нам попадались антилопы и небольшие группы бизонов, иногда отдельные старые самцы. Мы отъехали на пять-шесть миль и спустились в лощину, чтобы напоить лошадей из лужи, которую увидели внизу. Лужа представляла собой узкую полоску воды, Длинной ярдов в пятьдесят. Меня удивило, что многие из окаймлявших восточную сторону лужи ив срезаны бобрами. На западной стороне лужи поднимался глиняный откос в Двадцать-тридцать футов длиной, доходивший до обрыва, у основания которого виднелась глубокая темная низкая пещера, где жили бобры. Судя по различной величине следов, здесь жило целое семейство. Никогда, ни раньше, ни позже, я не находил этих животных в таком месте. Между этой лужей и рекой, находившейся в нескольких милях оттуда, воды не было. Лужа казалась недостаточно глубокой, чтобы покрывать бобров. Но что самое необычное — они жили в пещере, вход в которую находился на некотором расстоянии от лужи и выше ее. Неподалеку валялось три или четыре старых жерди от палатки. Я попытался промерить жердью глубину пещеры, но это мне не удалось. Я все же установил, что свод спускается постепенно к полу так низко, что в самую глубину не может пролезть зверь крупнее лисицы. А лисица, даже крупная рыжая, будет долго ходить голодная, прежде чем рискнет попробовать бобрового мяса.