Джеймс Шульц - Моя жизнь среди индейцев

Милый старый Просыпающийся Волк! Он вечно оплакивал упадок индейцев, в частности пикуни.

— Посмотрели бы вы на них, какие они были давным-давно, — говорил он, — какой это был гордый и смелый народ. А сейчас, — это проклятое виски! Нет больше великих вождей, знахари утратили свое могущество.

Читатель помнит, что старик был католиком. Но я знаю — он глубоко верил в то, что составляло религию черноногих; считал, что молитвы и тайные чары знахарей имеют силу. Он часто вспоминал о страшном могуществе человека по имени Старое Солнце.

«Был один человек, — рассказывал он, — который, несомненно, беседовал с богами и владел отчасти их таинственным могуществом. Иногда темной ночью, когда все затихнет и успокоится, он приглашал нескольких из нас в свою палатку. Когда все рассаживались, жены его засыпали огонь золой и внутри палатки становилось так же темно, как снаружи. Он начинал молиться. Сначала Солнцу, верховной силе, потом Ай-со-пвом-стан — создателю ветров, затем Сис-тсе-ком — грому и Пу-пом — молнии. Он молился, призывая их прийти и исполнить его волю; и сначала полы палатки начинали колебаться от первого дуновения приближающегося ветра, затем ветер становился постепенно все сильнее, пока наконец палатка не начинала шататься под его порывами, шесты — гнуться и скрипеть. Начинал греметь гром, еле слышный, отдаленный, и вспыхивали слабые зарницы; гроза все приближалась, пока не начинало казаться, что она у нас над головами. Раскаты грома оглушали нас, вспышки молний ослепляли, все мы сидели, оцепенев от страха. Тогда этот удивительный человек приказывал грозе уйти, ветер стихал, гром и молния удалялись с ворчанием и вспышками все дальше, пока мы не переставали слышать и видеть их».

Старик твердо верил, что все это он слышал и видел. Ни я, ни вы не сможем объяснить этого. Разве что хитрый старый волшебник гипнотизировал свою аудиторию.

В те времена, о которых я пишу, черноногие не были поражены, как сейчас, различными формами туберкулеза. Отдельные случаи этой болезни все же наблюдались. Жена Четырех Рогов, молодого человека из клана Короткие Шкуры, была больна туберкулезом, и ей становилось все хуже и хуже. Так как палатка этой молодой пары стояла совсем близко от нашей, мы, естественно, часто их видели. Четыре Рога был очень высокий, хорошо сложенный мужчина лет двадцати восьми — тридцати, с приятными чертами лица; его жена была красивая, чистая и аккуратная женщина, но болезненное исхудание сильно сказалось на ее когда-то хорошей фигуре. Муж славился как знаменитый участник набегов и неутомимый охотник. Взятые у врагов и заботливо выведенные им лошади составляли большой табун. В его палатке всегда лежали кипы отличных бизоньих шкур и мехов для обмена на все, что понадобится или приглянется его жене. Не было ничего, чего бы он для нее пожалел; она была для него всем, как и он для нее.

Когда она заболела, он пригласил лекаря и заплатил ему за визит тремя лошадьми. Однако лекарства и молитвы не принесли облегчения; попробовали позвать другого лекаря, дали ему в уплату пять лошадей, но и он не помог. Один за другим все лекари племени перебывали у пациента, но теперь конец был уже близок. Отличный табун лошадей уменьшился до какой-нибудь дюжины. Шкуры бизонов, меха, дорогие одеяла, украшения — все было отдано лекарям. Как-то поздно вечером в нашу палатку вбежал посланный.

— Четыре Рога, — сказал он, — зовет вас. Он просит вас обоих поспешить.

Мы застали бедную женщину задыхающейся. Четыре Рога сидел около нее на ложе, закрыв лицо руками. Старая женщина, накинув плащ на голову, подкладывала дрова в огонь. Я налил в стакан большую порцию виски и добавил в него сахару и горячей воды. Нэтаки подала стакан страдалице. От виски она оживилась. Вскоре ей стало легче дышать; тогда она сказала мне очень медленно, с перерывами:

— Никогда, за всю свою жизнь я не сделала ничего дурного. Я не лгала, не крала, не делала того, что навлекает позор на родителей женщины и на нее. И все же боги покинули меня и смерть моя близка. У вас, как и у нас, есть боги. Я слыхала о них. Творец, его сын и мать сына. Прошу тебя, помолись им. Может быть, они смилостивятся и вернут мне здоровье.

Боюсь, я не смогу объяснить, что я почувствовал, услышав эту простую просьбу. Я хотел бы удовлетворить ее, но знал, что не могу. Как может молиться тот, кто сам не верует. Я мысленно искал какого-нибудь повода для отказа; искал, что сказать, как объяснить, что я не способен молиться. Я поднял глаза и увидел, что Нэтаки серьезно, внимательно смотрит на меня. Мы с ней не раз говорили о религии, о религии белых, и она знала, что во все это я не верю. Тем не менее я видел, что она ждет от меня выполнения просьбы умирающей. Я сделал отрицательный жест: нет. Тотчас же она пододвинулась к страдалице и сказала: