Андрей Воронов-Оренбургский - Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны

Тавареа еще раз посмотрел на золотой и развел ру-ками:

– Что я могу сказать?..

– Врешь.

Реал упал в заскорузлую ладонь погонщика.

– Я же дал тебе слово, старик.

– Будь по-твоему.– Хосе благодарно спрятал монету на поясе и, глядя на алые угли, нехотя начал: – Что кривить, господин капитан. Такие, как вы, дали себе труд только родиться. Порода, деньги, власть… Тут немудрено и возгордиться… Взлететь выше небес. Это горько осознавать идущему по земле. Но знайте, падение оттуда,– пастух указал пальцем на млеющие вечерние облака,– будет смертельным. Я думаю, в жизни всё устроено мудро. Соз-датель всё видит. Выиграешь в деньгах – проиграешь в любви… Поднимешься в славе – бойся быть несчастным в семье…

– Не каркай! – слова старика обожгли капитана.

По мере его откровений смутные предчувствия сдавили грудь Луиса.

Он глядел на мерцающие угли, а в горячечно работавшем мозгу мелькнули воспоминания последних встреч с младшим братом. Все они были тяжелыми, душными, с натянутыми нервами. Луис сомкнул челюсти – что-то дурное творилось в его изъязвленном сердце. Желанная им самим искренность погонщика вдруг сделалась чуждой и враждебной ему, как и сидевшие неподалеку его сыновья, и капитану отчаянно захотелось расправиться с ними или сделать такое, что отравило бы настроение старика. Замкнувшись в себе, Луис мрачно сидел, бессознательно по-троша и ломая в руке новую сигару. Он думал о Сальваресе, думал о том, что у него есть младший брат, которого он крепко любил, носил на руках, когда тот был еще совсем крохой, а выходило всё так, ровно ничего этого нет, и при встрече они в лучшем случае проедут мимо друг друга. Вспомнил и рано ушедшую из жизни мать, ее нежные руки, попытался вспомнить и голос – увы! – не получилось. Зато в ушах отчетливо прозвучал низкий, чуть с хрипотцой, твердый голос отца. Голос, который он так любил и так ненавидел! Сколько? Сколько должно кануть времени, прежде чем я смогу им простить Терезу? Святая церковь, как презирали они ее…

Луис отряхнул ладони и опустил голову на грудь. Казалось, чьи-то каменные пальцы взяли его сердце и выжимают из него последнюю каплю крови. Терзания капитана становились невыносимыми. Он судорожно стиснул белые крепкие зубы и, показалось, даже скрипнул ими.

– Извольте отведать, ваша светлость,– Тавареа учтиво протянул длинный ружейный шомпол, на котором аппетитно дымилось сочное мясо.

Луис хотел было что-то сказать, но лишь передвинул ногу, когда старик, наклонившись, бережно стал собирать в ладонь табак искрошенной сигары.

Меж тем мясо было разобрано и драгуны жадно накинулись на еду.

– Я слышал, скот на рынке подскочил в цене? —Паломино с набитым ртом с трудом выговаривал слова, выразительно глядя на Тавареа.– Кто установил эти дьявольские цены?

– Война с мятежниками, господин лейтенант. И те,—Хосе ткнул себя в грудь,– кто не ленится махать куарто и рисковать шеей. Думаю, нас можно понять. Не сердитесь. Ведь вы только что чуть не убили меня. А до Сан-Фелипе, куда мы ведем стадо, еще пылить и пылить. Кто знает, что ждет впереди? Позвольте вас спросить, уважаемые сеньоры.– Хосе положил на плоский камень мясо и серьезно посмотрел в лица офицеров.– Это правда? Болтают, что может начаться война с русскими…

– Боюсь, что это не болтовня, старик. Армии скоро понадобится много мяса, и двуногого тоже.

– Святая Мария! Может, обойдется? – пальцы погонщика разжались, и степной ветер подхватил рассыпавшийся табак. Но Тавареа даже не обратил на это внимание.—Может, обойдется? – тихо повторил он, с тревогой глядя на своих сыновей.– Не хотелось бы новой бойни…

– А кто ее хочет?

Луис хмуро воткнул в землю рядом с другими пустой шомпол и зачерпнул из котелка кофе.

Закат окутал альменду прозрачной малиновой дымкой и трескотней цикад. Позже пришла ночь, но не ясно-черная, звездная, а какая-то усталая, задыхающаяся и уг-рюмая.

Луис проснулся от холода и внутренней тревоги. Большинство его солдат продолжали спать, завернувшись в армейские одеяла, но кое-кто бодрствовал. Темнота уже изрядно рассеялась; налетевший с побережья ветер был упрям, влажен и холоден.

Де Аргуэлло покосился в сторону почти затухшего кост-ра и в нескольких футах от себя разглядел неподвижную, согнутую спину лейтенанта.

– Паломино! – Луис еле шевелил пересохшим от сна языком.

Лейтенант приподнялся, услышав голос командира. От движения толстое шерстяное одеяло с черным клеймом полка собралось в складки и сползло с груди к поясу.