Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 3 [Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз]

Я же думаю только о море, наедине с которым вскоре окажусь, и беру курс на горизонт, в неизведанное будущее, к новым приключениям, возможно, ожидающим меня в пути.

Ветер дует с моря — это реддуд, благоприятный бриз, который поднимается около полудня, предвещая изменение направления ветра. Он придает морю изумительный голубой цвет и освежает воздух после знойного западного муссона. Такая погода радует душу, наполняя ее светом и спокойствием.

Мы весело устремляемся в открытое море, где легкий плеск волн переходит в тяжелую зыбь с запада.

На закате ветер стихает, паруса хлопают о мачты от бортовой качки, и во время резкого поворота гик ломает лебедку. Я не спешу включать двигатель, экономя мазут для длительного перехода.

Барометр быстро падает, что ровным счетом ничего не значит в здешних широтах; этот прибор нужен только в центральной части океана для предсказания коварных циклонов.

Внезапно горячий душный туман застилает пространство; свет луны, скрытой за пеленой, придает небу молочный оттенок, и море наливается зловещим свинцом. С правого борта видны огромные волны, они появляются из-за туманного занавеса с юга, тихо перекатываются под кораблем и выныривают с противоположной стороны. Судно испытывает бортовую и килевую качку. Слышно, как в трюме с грохотом катаются плохо закрепленные предметы. Приходится спустить все паруса, чтобы уберечь мачту, и запустить двигатель.

До самого утра погода не меняется. Я приближаюсь к берегу в надежде на бриз, дующий с земли, ибо я рассчитывал на муссон, а его все нет. Но он, видимо, решил проучить меня, чтобы я никогда не полагался в море на ветер. В полдень белое солнце проглядывает из-за облаков, и горизонт наконец проясняется. У меня появляется возможность определить широту, на которой мы находимся. Оказывается, волны отнесли нас на двадцать миль к востоку. Я останавливаю двигатель. Сумасшедшие ветры заставляют нас весь день колдовать с парусами, но судно по-прежнему топчется на месте.

Абди заявляет, что ветер издевается над нами, и обращается к нему со страстной речью, пересыпанной полным набором арабских проклятий в адрес членов семейства бога Эола. Но ругательства не помогают, и, отчаявшись, араб смиряется с неизбежностью, презрительно сплевывает комок жевательного табака и завертывается в кусок парусины, чтобы во сне переждать плохую погоду.

Нынешняя ночь ничем не отличается от предыдущей, и тот же лунный свет брезжит сквозь туман.

Я ложусь в своей каюте на кушетку, надеясь заснуть, чтобы позабыть об ужасной качке. Я уже было задремал, как вдруг меня окликает рулевой. Выскочив на палубу, я первым делом бросаю взгляд на компас, затем оглядываю паруса и определяю направление ветра.

— Послушайте, — говорит мне рулевой.

Неясный гул нарушает безмолвие ночи. Это не знакомый шум моря, набегающего на берег, а скорее рев далекого потока. По моим расчетам, мы находимся в двадцати пяти милях от земли, но так ли это? Гул приближается, нарастает, в то время как мы стоим на месте. Мое сердце сжимается при мысли, что течение несет нас на рифы. Судя по карте, в этом районе нет никаких рифов, но чем тогда объяснить шум?

Я приказываю запустить двигатель. На это уходит десять минут, они кажутся мне вечностью. Урчание мотора заглушает непонятный гул. Я держу курс на восток. Все взгляды устремлены вперед. Мы оставили землю слева, и впереди не должно быть никаких препятствий. И все же надо быть начеку.

Внезапно матрос, склонившийся над бушпритом, кричит со шлюпбалки:

— Рифы по правому борту!

И правда, впереди по правому борту, то есть со стороны открытого моря, в молочно-белой воде, озаренной призрачным светом луны, виднеется темная лента с белой бахромой. Я машинально кричу: «Стоп!», не сознавая абсурдности своего приказа: если мы попали в течение, надо не терять скорости, чтобы управлять судном.

— Вперед! — кричу я снова.

К счастью, двигатель не успел остыть и быстро заводится.

Я не верю своим глазам. Неужели это риф? Стало быть, он возник здесь в одну ночь, как в сказке. Я вспоминаю о некоторых свойствах течения во время прилива, и о том же говорят мне матросы, бывавшие в этих местах.

Я решительно приближаюсь к преграде. Наш форштевень того и гляди уткнется в нее! Во рту у меня пересохло, навязчивая мысль о рифах берет верх над доводами разума.

Клокочущая вода уже заглушает шум мотора, впередсмотрящий подбадривает меня криком:

— Майя! (Течение!)