Мирко Бонне - Ледяные небеса

Эннид тоже замолчала. Так что до ссоры дело не дошло. Эннид поискала что-то в своей сумочке и, найдя, пристально посмотрела на меня:

— У меня есть кое-что для тебя.

Она протянула мне что-то пестрое. Я взял это и увидел маленькую деревянную рыбку.

— Это — талисман.

Она подошла ко мне и взяла рыбку у меня из рук, перевернула и открыла крышечку на брюхе. Внутри лежала записка.

— Если ты когда-нибудь не будешь знать, что делать дальше, прочитай это.

Она вернула мне рыбку. Она стояла передо мной на расстоянии меньше вытянутой руки. Я притянул ее к себе, зарылся лицом в изгиб шеи и поцеловал в губы.

— Я должна идти, — с трудом переводя дух, сказала она и высвободилась из моих рук. Я подумал, что она раздавит мне рот.

— Останься еще!

— Зачем?

На стуле под заблудившимся Наполеоном мой отец заставлял работников сидеть до тех пор, пока они почти мумифицировались. Как-то я сидел на нем с зубной болью так долго, что почти потерял сознание. Эннид села ко мне на колени. Я поцеловал ее, и она сказала в первый раз:

— Ты обезьянка.

Каждый раз между поцелуями она говорила эти два слова. Она расстегнула мой ремень и снова прошептала, задыхаясь:

— Ты обезьянка, обезьянка!

Когда она встала и поправила свою одежду, рыбка была уже у меня в руке. Сердце у меня бешено колотилось. Я рассказал ей о несчастном гимне ее хромоте и том, что я выбросил в Уск любовное письмо.

— Твое счастье! — просто сказала она. — Твое счастье, моя обезьянка.

Конечно, я спрашиваю себя, что может быть написано в записке. Я спрашиваю себя об этом, как только скрещиваю руки и чувствую рыбку на груди.

Один, два, три, четыре, пять ударов. Пять склянок.

Бэйквелл думает, что из-за нехватки места в записке стоит либо изречение из Библии, либо сентенция типа: «Думай обо мне!», или одно-единственное слово, как в телеграмме короля Георга. И он считает, что мне стоит дать ему прочитать записку, чтобы он мог сказать, что в ней написано, на случай, если я потеряю рыбку.

Хитро придумано, Бэйквелл. Но недостаточно хитро.

Если лечь на бок и подтянуть ноги к животу, то, может быть, я смогу немного поспать. В качестве одеяла можно использовать куртку, висящую на крючке. Из-за усталости, а может, и из-за того, что наступила ночь, я все сильнее мерзну. По всему полу шкафа валяются тряпки, от которых несет нефтью и дегтем. Я складываю их так, чтобы было помягче, и наконец ложусь. Вот если бы можно было вытянуть ноги.

Каждая вахта продолжается четыре часа. Обезьянья вахта с четырех дня до восьми вечера, медвежья вахта — с восьми вечера до полуночи, затем — крысиная вахта до четырех утра, и сразу за ней — собачья. Обезьянья вахта называется так, потому что в это время почти все висят на вантах, как обезьяны. Во время медвежьей вахты на корабле проводится приборка к ночи, а это всегда канитель и суматоха. Крысиная вахта называется крысиной, во-первых, из-за крыс, на которых, если не повезет, натыкаешься по ночам на палубе, а во-вторых, из-за того, что в это время ты сам быстро становишься похожим на крысу, поскольку постоянно настороже и при любом шорохе шарахаешься в угол. Ну а почему вахта собачья? Тут все просто: после всего лишь четырехчасового сна нужно подготовить корабль к светлому времени суток, отправить впередсмотрящего в «воронье гнездо», подготовить утренние вахты и, что самое плохое, разбудить заступающих на утренние вахты так, чтобы не получить чем-нибудь по морде. В конце собачьей вахты обычно спрашиваешь себя: кто больше устал — ты или тот, кого ты будишь. Все устали как собаки. При переходе к собачьей вахте все должны быть обласканы. Но все чувствуют себя избитыми.

Шесть ударов колокола.

Когда «Джон Лондон» выходил из гавани, было точно так же: шесть склянок. Мы покидали Ньюпорт с трехчасовым опозданием, причину которого никто не мог объяснить, а кто и мог — не собирался этого делать. С самого начала все шло так, что настроение постоянно ухудшалось. Начался беспорядок в вахтах, и вскоре часть команды была готова взорваться от злости.

Нет, так я не засну. Где бутылка? Пить хочу.

Почти пустая.

Когда здесь был Бэйквелл? Возможно, после смены вахт, сразу после полуночи. Может быть, мне просто выйти и принести себе воды?

Лучше не надо. Даже теперь, когда эти картины возвращаются и я снова вижу все эти лица перед собой. Как люди стояли на палубе и ждали, что сейчас начнется: тридцать два человека над трюмом, где находились почти восемьсот тонн шпал для строительства железной дороги в Уругвае. И тут же мы с Бэйквеллом.