— Придите завтра, приходите хоть каждый час, если хотите, насчитывайте, сколько хотите, я все заплачу, можете быть спокойны! — сказал Филипп, презрительно кривя рот.
— Это, конечно, как вам будет угодно; ведь, как только она умрет, дом и вся движимость будут ваши, и вы, конечно, продадите все это. Да, да, я приду! У вас будет достаточно денег, чтобы заплатить мне и за несколько визитов! И позвольте вам сказать, мингер Филипп, если вы будете сдавать этот дом, то я желал бы. чтобы вы предложили его мне.
В этот момент Филипп вдруг занес руку, точно собираясь схватить и раздавить маленького Путса, который благоразумно поспешил отскочить в угол.
— Я хотел сказать, что лишь после похорон вашей матушки, — заискивающим, виноватым тоном поспешил исправиться мингер Путс.
— Уходите, жалкий вы человек, уходите отсюда! — воскликнул Филипп, закрывая лицо обеими руками и опускаясь на залитую кровью кушетку.
Немного спустя Филипп Вандердеккен вернулся к постели больной, которую он застал значительно оправившейся. Соседки, у которых было довольно и своего дела, оставили теперь мать на попечение сына и возвратились к себе. Истощенная страшной потерей крови, бедная женщина дремала в течение нескольких часов, не выпуская из своих рук руки сына, который в мрачном раздумье прислушивался к ее сонному дыханию.
Было около часа ночи, когда больная, наконец, проснулась. Теперь к ней вернулся голос, и она заговорила с сыном:
— Дорогой мой, неукротимый мальчик, теперь я сама сожалею, что так долго удерживала тебя здесь, как в тюрьме!
— Не ты, матушка, а мое собственное желание удерживало меня здесь, подле тебя. И теперь я не отойду, пока ты снова не будешь на ногах и совершенно здорова!
— Этого, Филипп, никогда не будет. Я чувствую, что пришла моя смерть; и если бы не ты, дитя мое, с какою радостью покинула бы я эту жизнь! Я уже давно умирала, Филипп, и давно, давно молила Бога о смерти.
— А почему, так, матушка? — спросил Филипп. — Кажется, я делал все, чтобы не огорчать тебя!
— Да, ты был добрым сыном, дитя мое, и пусть Господь благословит тебя за это. Не раз я видела, как ты сдерживал свой буйный, неукротимый нрав и справедливый гнев в угоду мне. Было время, когда даже голод не заставил тебя выйти из повиновения твоей матери. А между тем ты должен был думать тогда, что я или помешанная, или неразумная, что так упорно стою на одном и при этом не объясняю никаких причин. Но погоди немного, я сейчас буду продолжать… сию минуту.
Она повернула голову на подушке и в течение нескольких минут молчала, потом, как бы собравшись с силами, продолжала:
— Я сама думаю, что временами я была безумной. Не правда ли, Филипп? Но знает Бог, что я носила в душе своей тайну, которая могла свести с ума каждую женщину. Это тайна тяготела надо мной день и ночь; она удручала меня, туманила мой рассудок и теперь, наконец, благодарение Богу, одолела и изнурила это бренное тело. Окончательный удар нанесен, я это чувствую, и теперь мне остается только сказать тебе все… И все же я не хотела бы тебе говорить об этом: ведь эта тайна удручит и твою душу, как она столько лет томила и удручала мою.
— Матушка, — вымолвил Филипп, — умоляю тебя, не скрывай от меня долее этой ужасной тайны, которая столько времени убивала тебя! Будь замешано в ней само небо или сам ад, я ничего не побоюсь: небо не погубить меня, а с сатаной я справлюсь!
— Я знаю, сын мой, что ты смел, отважен и силен духом, и если кому-либо под силу нести это бремя, то только тебе, Филипп. Для меня, — увы! — оно оказалось слишком непосильным, и теперь я вижу, что мой долг сказать тебе все.
Некоторое время больная молчала, как бы сосредоточивая свои мысли на том, что она собиралась сообщить сыну; крупные, молчаливые слезы сбегали у нее по щекам; наконец она собралась с духом и как будто несколько приободрилась.
— Я буду говорить тебе о твоем отце, Филипп, — начала она, — люди думают, что он погиб в море…
— А разве он не погиб? — спросил Филипп удивленно.
— Нет…
— Но ведь он давно уже умер, не правда ли, матушка?
— Нет… то есть да, и все же нет! — ответила растерявшаяся женщина, закрыв лицо руками.
— Она бредит, — подумал про себя Филипп, но тем не менее продолжал расспрашивать.
— В таком случае где он, матушка, где мой отец? При этом вопросе больная подняла голову и, содрогнувшись всем телом, отчетливо и ясно произнесла:
— Он заживо осужден Судом Божиим! Страшное проклятие лежит на нем, сын мой!
Читать дальше