Виктор Конецкий - Ария Джильды

Вообще-то все соседи хорошие, нормальные. Они, например, лепят снежных баб, когда нас выводят на прогулку в больничный сквер. Сейчас декабрь. Промозгло. Бабы получаются кривобокие и страшные. А женщины — это так прекрасно!..

…В вазе стояли обыкновенные маленькие подсолнухи.

Я хотел ей [1] Скорее всего здесь он вспоминает женщину из рассказа «Хандра» — так мне кажется. сказать, что молоденькие подсолнухи чудны и добры, как телята, потому что они теплы, шершавы и глупы. Я хотел, чтобы она поняла, как я талантлив…

Но говорила она, говорила быстро, немного побледнела, похорошела, курила.

— …Предпочитаю эгоистов, людей, думающих и заботящихся только о себе! Да! Извольте! О таких не надо заботиться, и можно не быть им обязанной — свободной!.. Хочу опять музыкой заняться. Знаете зачем? Чтобы убедиться в том, что ничего не можешь, не умеешь, не способна… Понять музыку — отдаться ей! Но я не хочу, сопротивляюсь, не желаю отдаваться, а понять музыку хочу, знать хочу… Советовать не люблю людям. И вам не буду, хотя могла бы, есть что советовать, да! Только ответственности за советы не терплю — опять свободы лишает! И через совет вы в меня заглянуть можете. Советовать — в себе такое открыть, что словами не выболтаешь… Вы слушаете, думаете: душу выворачивает, — фиг! Я скрытная. Такая скрытная, что самой страшно — так хитрить могу, такой дым напущу — на контрапункте! Я честная только тогда, когда это не вредит. Я всегда поддакиваю. Унизительно поддакиваю, в ущерб самолюбию, но свое заветное сохраняешь… Еще. Головы никогда не теряла. Может, потеряю еще? С вами вдруг потеряю, а? Это хочется иногда — голову потерять! Иные поступки без такого не свершишь… Самое страшное — верить! Верить — вечно быть обязанной предмету веры — полная потеря свободы!.. Да, иногда хочу горе перенести, пережить горестное потрясение достойно… Не смейтесь! Не ухмыляйтесь! Горе делает человека значительнее в своих глазах, да. И в чужих, если хотите…

Я спросил что-то о ее отношении к любви. Она сказала, что любовь мощно приближает к жизни, но, боясь жизни, она боится любви, непременных, жестких связей с действительным. Для того чтобы примириться с действительным, ей нужно удаление от него. И это означает один выход — заняться искусством. Только в него можно уйти от жизни и одновременно влиять на жизнь, изменять ее…

— И чувствую, чувствую, медленно, медленно, по капле, но собирается во мне мужество, отчаянность Марины, она — мой бог! Знаю, верю, наберется достаточно смелости — тогда вспыхну и сгорю быстро, — и черт с ним, со мной тогда! Зато уважать себя буду. И вы все будете! В уважении к себе самой — цель жизни…

О театре она сказала, что разочаровалась в нем. Если сама не живет, то мечтать умеет мощно, и театр ей не нужен больше. Из книг берет только то, что уже созрело в самой, то есть берет в книгах подтверждения, они не могут открыть ей нового. Ненавидит Кристофа.

Ее послал мне сам черт. Хирург, врач, который изучает болевые точки на человеческом теле, а сам корчится под… Воистину, будь проклят тот день, когда я написал ей! С Юлием — за моей спиной по два письма в неделю. Пожалуйста, но зачем скрывать? И объяснение: „На все это можно закрывать глаза, а самой думать и отвечать серьезно. И, знаешь, от всего этого в целом появляется что-то новое в себе. Это интересно. Мостик!“ Садизм? „Чтобы мне нравился человек, мне нужно видеть, знать, что он страдает. Чтобы огонь, который во мне, не потух, ему нужны дрова…“

Все мелкие обстоятельства последнего дня нашей совместной жизни я помню хорошо.

Она узнала о концерте Клары Кадинской (сопрано) в филармонии случайно. Билетов не было. Но она не сомневалась, что достанет. Одевалась со сладострастным наслаждением. Напевала из второго действия „Риголетто“: „О, дорогое имя…“ Надела длинное зеленое платье и зеленой тушью подвела глаза. При оранжево-рыжих волосах получилось что-то напоминающее осенние каштаны в Ялте. Билет купила через знакомую гардеробщицу на последнюю десятку, но во втором ряду, центр.

Певица вышла к черному роялю тоже в зеленом платье и с глазами, подведенными зеленым. Певица были прекрасна. Все недоступные ей миры красоты, свободной, парящей над буднями жизни… Все несбывшиеся мечтания… Неудовлетворенные страсти… Нежнейший французский шампунь… Джузеппе Верди… Оркестр ГАБТа СССР… Ослепительно-черный фрак дирижера Фуата Мансурова…

И певица заметила, отметила ее. Они легко слились в единое. Певица пела ей, смотрела на нее. Потом кинула ей розу со сцены.