Анатолий Терещенко - Роковая точка «Бурбона»

Автор этих строк, присутствовавший на процессе и знавший все перипетии дела на «Дипломата»-«Бурбона», совсем не поражался вихлянием в показаниях и словесной эквилибристике разоблаченного шпиона.

Сидящий со мной коллега вдруг продекламировал:

Его «с неправедностью битва» была построена на крови, слезах, корысти и предательстве.

И вот что подумалось — ведь эти поэтические слова были более чем актуальными в тот момент поиска истины на процессе. Поляков признавался в своем политическом перерождении, во враждебном отношении к выпестовавшей его стране и в то же время не скрывал и личной корысти при установлении преступной связи с ФБР и ЦРУ.

О мотивах своего предательства он сказал на суде:

«Моя вера в демократизм и справедливость социалистического общества пошатнулась. Я понимаю, что это стало возможным в результате определенного влияния буржуазной пропаганды… Мне противны были хрущевские бредни, его выходки, его бескультурье. Я решил принять личное участие в противодействии предпринимаемым советским руководством акциям на международной арене и, как следствие, решил обратиться к американцам с предложением своих услуг. Я при этом отчетливо понимал, что мое сотрудничество с американцами нанесет. ущерб государственной безопасности и обороноспособности страны в целом…»

Однако на следствии он был более пафосным и героичным в оценке своего поведения и роли как разведчика. Там были и другие пояснения:

«В основе моего предательства лежало как мое стремление где-нибудь открыто высказывать свои взгляды и сомнения, так и качества моего характера — постоянное стремление к работе за гранью риска. И чем больше становилась опасность, тем интереснее становилась моя жизнь. Я привык ходить по острию ножа и не мыслил себе другой жизни».

Не правда ли, красиво, мужественно, что-то даже в стиле Джеймса Бонда!

Но то, как тянулся он за тридцатью сребрениками, как клянчил подарки, как боялся работать в Москве — страх перед чекистами его буквально сковывал — как отправлял на эшафот своих коллег, как сливал из меркантильных соображений секреты противнику, никак не вязалось ни с его политической ориентацией, ни с достоинствами как агента «007».

Здесь видно не прикрытое шапочкой с прорезями для глаз мурло привычного торгаша краденым. Это был офеня с мешком наворованной режимной информации, которую нужно было продать, — только и всего.

Подсудимого все время заносило в область политики — это были его стратегия и тактика поведения на процессе. Но суд постепенно, факт за фактом, распутывал клубок противоречий в показаниях, идя по пути объективного освещения содеянного преступником.

Накануне объявления приговора он болтает с сокамерником о жизни, пролетевшей, как один миг. Уставившись в зарешеченное окошко, он ощутил вдруг прилив воспоминаний, ярких и четких, подобных сновидениям. Такие чувства, замешанные со сгустками галлюцинаций, появляются у человека, как читал он когда-то в одном из американских журналов, перед уходом из жизни.

Сокамерник вдруг выстрелил в Полякова глубокой мыслью, когда тот попытался оправдаться в каких-то деталях своей отравленной жизни:

«Знаете, Дмитрий Федорович, когда человек несчастлив, он становится нравственным».

Поляков вздрогнул…

В красочном калейдоскопе прошедших событий вдруг возникли поразительно четкие, живые картинки. В голографическом, объемном измерении проплывали суровые реалии фронтового ада, послевоенной службы, а затем годы учебы. Промелькнули счастливые будни заграничной сытой жизни, растянувшейся на целых пятнадцать лет.

И вот судьей Военной коллегии Верховного суда зачитывается приговор:

«Именем Союза Советских Социалистических Республик Поляков Дмитрий Федорович приговаривается (идет перечисление его злодеяний) к высшей мере наказания — расстрелу…»

Он надеялся, что за него заступятся заокеанские хозяева — обменяют на провалившегося в США какого-то нашего разведчика. Но соответствующей реакции не последовало. Для пуритан-прагматиков из ЦРУ это был уже отработанный, холодный пар, выпущенный наружу.

Запоздалое возмездие наступило.

Но мне захотелось остановиться на реакции Полякова по поводу молчания его недавних хозяев, пока он находился под арестом. Он был, как вы помните, естественно, недоволен и даже возмущен поведением американцев. И все же о нем вспомнили, но не правительственные, тем более не цээрушные, чиновники. Для них он был уже утильным материалом, выжатым лимоном, пеплом.