Эрих Манштейн: Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта

Так или иначе, ни один военачальник не питал лишних иллюзий по данной проблеме. В книге «Зеект. Из моей жизни» генерал фон Рабенау цитирует слова генерал-полковника о том, что «существование Польши невыносимо и несовместимо с важнейшими потребностями Германии: она должна исчезнуть из-за собственной же внутренней слабости и при посредстве России… с нашей помощью», и в действительности события в политической и военной сфере уже приняли именно этот оборот. Мы отдавали себе вполне ясный отчет в растущей военной мощи Советского Союза, вдобавок Франция, страна, под чары которой так легко подпасть, взирала на нас все с той же враждебностью. Франция никогда не перестала бы искать союзников за спиной Германии. Но если исчезнет Польское государство, то могущественный Советский Союз может стать гораздо более опасным союзником Франции, чем такое буферное государство, как Польша. Устранение буфера в виде Польши (и Литвы) между Германией и Советским Союзом очень легко могло привести к разногласиям между двумя мощными державами. Хотя пересмотр границ с Польшей мог быть взаимовыгоден, полное устранение ее как государства едва ли дало бы преимущества Германии в силу совершенно изменившейся обстановки, которая в основном сложилась к тому времени.

Таким образом, для нас было бы лучше оставить Польшу между собой и Советским Союзом, независимо от нашего к ней отношения. Как бы ни удручала нас, солдат, бессмысленная и грозящая взрывом демаркационная линия на востоке, Польша все же была не таким опасным соседом, как Советский Союз. Конечно, вместе с остальными немцами мы надеялись, что когда-нибудь границы будут пересмотрены и области с преобладающим немецким населением вернутся в рейх по естественному праву местных жителей. В то же время с военной точки зрения было бы крайне нежелательно, чтобы население Польши увеличивалось. Что касается требования Германии о соединении Восточной Пруссии с рейхом, то его можно было бы увязать с притязанием Польши на выход к морю. Именно этой точки зрения на польскую проблему, и никакой иной, придерживалось большинство немецких военных в дни рейхсвера – скажем, с конца 20-х годов и дальше, – если возникал вопрос о вооруженном конфликте.

Затем колесо судьбы снова повернулось. На сцену вышел Адольф Гитлер. Изменилось все, в том числе и основа наших взаимоотношений с Польшей. Германия заключила пакт о ненападении и договор о дружбе с нашим восточным соседом. Мы избавились от страха перед возможным нападением со стороны поляков. Одновременно отношения между Германией и Советским Союзом охладели, поскольку наш новый вождь, выступая перед общественностью, слишком уж откровенно провозгласил свою ненависть к большевистскому строю. В этой новой обстановке Польша не могла не почувствовать себя свободнее в политическом смысле, но для нас она больше не представляла опасности. Перевооружение Германии и ряд достижений Гитлера в сфере внешней политики лишили ее возможности воспользоваться обретенной свободой действий против рейха. А раз оказалось, что Польше не терпится принять участие в разделе Чехословакии, то мы, весьма вероятно, смогли бы обсудить с ней пограничный вопрос.

До весны 1939 года главное командование германских сухопутных сил не имело никакого плана наступления на Польшу. До этого все наши военные мероприятия на востоке носили чисто оборонительный характер.

Будет ли это по-настоящему на сей раз – осенью 1939 года? Правда ли, что Гитлер хочет войны или будет военными или иными средствами давить до последнего, как в случае с Чехословакией в 1938 году, чтобы урегулировать вопросы по Данцигу и Польскому коридору?

Война или блеф? Этот вопрос не давал покоя всем, кто не мог разгадать самую суть политических событий, главным образом намерений самого Гитлера. Да и, собственно говоря, кто вообще был удостоен возможности проникнуть в суть этих намерений?

В любом случае было совершенно понятно, что принятые в августе 1939 года военные меры – несмотря на директиву «Белый план» – были направлены на усиление политического давления на Польшу. По приказу Гитлера начиная с лета лихорадочными темпами сооружался Восточный вал – эквивалент линии Зигфрида. На польскую границу перебрасывались целые дивизии, в том числе и 18-я, чтобы неделю за неделей без перерыва возводить укрепления. К чему были эти труды, если Гитлер планировал нападение на Польшу? Даже если, вопреки всем своим заявлениям, он обдумывал возможность вести войну на два фронта, Восточный вал все равно не имел большого смысла, поскольку в тогдашней обстановке единственно верный путь для Германии заключался в том, чтобы первым делом вторгнуться в Польшу и завладеть ею, одновременно находясь в обороне на западе. О том, чтобы поступить наоборот – наступать на западе и обороняться на востоке, – не могло быть и речи при существовавшей расстановке сил, тем более что наступление на западе ни в коей мере не планировалось и не готовилось. Следовательно, если сооружение Восточного вала имело в сложившейся ситуации какой-то смысл, то, безусловно, он состоял лишь в том, чтобы сконцентрировать войска на польской границе с целью оказания давления на Польшу. Даже развертывание пехотных дивизий на восточном берегу Одера в последнюю декаду августа и переброска бронетанковых и моторизованных дивизий в районы сосредоточения на западном направлении не обязательно означали подготовку к нападению: их вполне можно было использовать для политического давления.