Николай Хохлов - Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова

– Выключить?

– Не надо. Пусть погорит. Не хочется свет зажигать.

Она села рядом со мной на диване. Мы молча следили за рваными зигзагами, замелькавшими на экране. Передача кончилась, и стали заметны помехи от искрящих троллейбусных дуг на соседнем Арбате. Вспышки озаряли Янины глаза, смотревшие мимо меня. Она уже знала о моей неудаче в Берлине. Но мы не успели поговорить подробно.

– Немцев, по-видимому, убийство не испугает… – сказал я.

– Да?.. – машинально отозвалась Яна.

Она не знала деталей о Франце и Феликсе, но понимала, что я имел в виду. Я продолжал:

– Обсуждать с ними моральную сторону задания бесполезно. И вряд ли что даст. Даже если они откажутся, найдутся другие. Вообще, кто бы из нас ни отказался, это уже не изменит самого главного. Может быть, такова судьба Околовича…

Яна покачала головой, стараясь остановить ход моих мыслей:

– Дело в нашей собственной судьбе…

– О нашей судьбе я и беспокоюсь, – согласился я. – Вернее, о твоей и Алюшкиной. Если я начну воевать с ветряными мельницами, то в первую очередь потеряю вас. И ничего существенного при этом…

Яна прервала меня:

– Какие же это ветряные мельницы, Коля? Самые настоящие злые силы, если уж вспоминать Дон-Кихота. Неужели ты не понимаешь, что, пытаясь оставаться в стороне, ты нас потеряешь гораздо скорее? Именно сейчас выяснится, были твои попытки уйти из МГБ искренней борьбой или половинчатым самообманом…

– Но и рубить с плеча в нашем положении слишком опасно, Яна. У МВД длинные руки.

Яна отмахнулась от моих слов:

– Совсем уж не такие длинные. Ты это знаешь лучше меня. Да и потом, в лагерь мы с тобой готовы попасть еще с прошлого года. Как раз в этом случае мы друг друга не обязательно потеряем, в настоящем смысле слова. И Алюшка у нас. Лучше уж Колыма, чем концлагерь собственной совести. Ведь если убьют Околовича, ты все равно будешь считаться одним из его убийц. Наша жизнь с тобой рухнет. Рухнет безнадежно и непоправимо. Я не смогу остаться твоей женой. Это совершенно ясно. И Алюшке не смогу рассказать об отце-убийце. Значит, он будет расти без отца… Зачем ты заставляешь меня говорить все это вслух?!

Она глубоко вздохнула, как бы пытаясь сбросить тяжесть всего происходящего. Я пошел к телевизору, выключил его, зажег лампу и, наливая в чашку остывший чай, ответил медленно:

– Все это правильно, Яна. Я и не хотел об этом спорить. Получилось как-то, в пылу разговора. Но ты упрекаешь меня в слабости. Ты не называла слова «слабость», но оно все равно присутствует. Пойми, что когда я говорю о ветряных мельницах или осторожности, это не отражается на моем стремлении остановить убийство. Да, я не успел еще ничего найти. Но и ты при всей своей непримиримости до сих пор не выговорила вслух ни одного практического решения…

Голос Яны зазвучал почти негодующе:

– Я женщина и совершенно гражданский человек. Никогда не работала в разведке. Откуда мне знать тонкости этого учреждения? Да и вообще, причём тут мое решение? Ты и сам его найдешь, если перестанешь на нас оглядываться, на меня и Алюшку. Я готова разделить любой твой риск. И говорила с тобой так резко для того, чтобы ты чувствовал себя свободным в своих действиях.

Я невольно усмехнулся:

– И для того, чтобы напомнить, что в случае убийства Околовича у меня больше не будет ни жены, ни сына.

Яна почувствовала, что я сказал это без досады, и лицо ее посветлело.

– И для этого тоже, – кивнула она. – Ты же сам потом сказал, что все правильно. Давай не будем спорить по мелочам. Если наш разговор зашел в тупик, отложим его лучше на другой раз.

– Да нет. Зачем откладывать! – возразил я. – Наоборот. Пожалуй, мы только начинаем выходить из тупика. Я получил твое разрешение, похожее на ультиматум, и могу теперь действовать за пределами здравого смысла. Я не иронизирую, не морщься. Я только ставлю точки над «i». Очень нужные точки. Уже ясно, что выход может быть только в каком-то совершенно необычном шаге. Причем не здесь, а на западной территории. Здесь я винтик. За мной следят десятки глаз. Там я хозяин операции и держу все карты в своих руках.

Чая я так и не отпил и продолжал рассуждать вслух:

– Путь, наверное, только один. Сделать так, чтобы о планируемом убийстве узнала широкая публика. Тогда задание будет отложено надолго, а наше правительство займется опровержениями. Но как и кому сообщить? Просто некому и все. Полиция словам или анонимным посланиям не поверит: ей нужны люди или факты. Не могу же я посадить немцев в кафе и выдать их полиции заблаговременным телефонным звонком. Мелко и бесполезно.