Николай Хохлов - Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова

Да… Самое главное из всего случившегося лично для меня – это то, что время отчаяния и безнадежности – кончилось.

Наша машина пересекла городскую границу Москвы и помчалась по шоссе на север.

– Ты чего же фары не включаешь? Темно ведь уже, – крикнул Мирковский нашему шоферу.

Евгений Иванович сидел на заднем сидении рядом со мной, и для разговора с шофером ему приходилось повышать голос. Переднее сиденье было пусто. Мирковский не любил разыгрывать из себя высокомерное начальство и разговаривать с людьми пренебрежительным полуоборотом с переднего сиденья, как это делали многие из «руководителей».

Действительно, уже темнело, и контуры мчащихся нам навстречу грузовиков постепенно превращались в силуэты.

– Нельзя еще свет включать, – отозвался шофер. – Летнее время пока действует. Ничего не поделаешь. ОРУД-у лучше знать, когда темно, когда светло.

– Бюрократы они, твой ОРУД, – пробурчал Мирковский.

Однако шофер был прав. До официального конца лета и начала учебного года оставалось еще несколько дней.

Мирковский снова повернулся ко мне и возобновил разговор.

– Так, значит – сын. Только что же вы его Александром назвали? Теперь какая-то мода на это имя. В каждой квартире что ни пискун мужского пола, то – Саша. Вы бы что-нибудь пооригинальнее.

– Так я ж говорю, что мы ждали дочку, а когда родился сын, оказались совершенно неподготовленными… У нас даже все детское приданое – розовое, как для девочки. Медсестра поздравляет меня с сыном, а я хотя и рад, но в какой-то степени растерялся. Так он у нас и был дня два совсем без имени. А решать нужно через записочки. Меня-то в палату не пускают. Я предложил Александра, Яна придумала уменьшительное «Алюшка». Так Алюшкой и остался. Яна пишет, что теперь он с каждым днем вообще становится все больше и больше похожим на настоящего «Алюшку».

– А из родителей-то на кого похож?

– Трудно еще сказать. Ему ведь всего пять дней. Яна пишет, что подбородок мой. И то хорошо пока.

Евгений Иванович улыбнулся:

– Все еще раз двадцать переменится. Будет и на вас походить, и на жену, и на всех тетей и дядей по очереди. А что касается бабушек, то на них вообще все внуки похожи. Я знаю, у меня детей вон сколько – лесенкой, от горшка до стола. Так, значит, решили брать их с собой за кордон – и жену, и сынишку? Вы это окончательно? За кордон ездить не прогулка. Своей жизнью мы все привыкли рисковать. А жена, да еще такой малыш – ответственность большая…

– Я знаю. Но нам вместе будет спокойнее. И Яне, и мне. Да и сыну лучше расти, когда и мать, и отец рядом…

– Это, между прочим, еще вопрос, где ему лучше расти. Нелегко вам будет смотреть как мальчишка растет, не зная даже, что он русский. Вот у нас один товарищ тоже поехал за кордон с семьей и с сынишкой. Мальчишке было с год. Пожили за границей лет восемь, – приехали обратно. Папа говорит: «Ну вот, сынок, теперь ты знаешь, что мы все русские и тебе тоже надо русский язык учить». А воскресенье подошло, отец собрался было на футбольный матч, а сын ему: «Папа, ты куда? Разве мы в церковь сегодня не идем? Воскресенье ведь!» – Дело не в одном языке. Дети – они как губка.

– Ну, а Павел Анатольевич что думает об этом?

– Да я пока не знаю, что он думает. Передал ему ваше письмо из Берлина. Так, мол, и так. Пишет Николай, что согласен вернуться на нелегальную работу, но только в том случае, если ему разрешат поехать за кордон с семьей. Он черкнул короткую резолюцию: «Дать отпуск, потом поговорю с ним лично». Ну, вот, отпуск ваш кончился, и я везу вас для личного разговора. Что же еще? Посмотрим… Не волнуйтесь раньше времени. Вот если не разрешит, тогда и будете волноваться…

– А удобно ли – в больницу? Может, Павел Анатольевич плохо себя чувствует? Доктора не будут возражать?

– Чего же неудобного, когда он сам позвонил и приказал вас привезти. А доктора за то и деньги получают, чтобы возражать…

Машина подъехала к высокой каменной ограде, свежевыкрашенной в желтый цвет, и задержалась перед воротами. Шофер погудел. Часовой вышел из калитки, проверил пропуска и открыл ворота. Мы въехали в длинный асфальтированный двор загородной больницы МГБ СССР. Где-то здесь, в этом большом, недавно выстроенном здании находился уже с неделю на положении больного мой начальник, генерал Судоплатов. Его давно мучали головные боли, и когда правый глаз стал терять остроту зрения, доктора приказали больничный режим.

Я оказался прав. Доктора категорически воспротивились пустить нас к Судоплатову.