Виктор Баранов - Мы из СМЕРШа. «Смерть шпионам!»

Потом они переключились на текущие дела, и Алексей Михайлович опять жаловался на Сазонова, на отсутствие у него политического опыта и партийного подхода. Но нерешительный Кузаков долго слушал его, зевал и молчал. Ему уже надоело слушать одно и то же, новых фактов не было. И, откровенно говоря, приелся ему Бондарев со своими жалобами. И, глядя в сторону, он сказал:

– Ты, Бондарев, хотя и собрал материал на Сазонова, но, откровенно говоря, он у тебя слабый и недоказательный! То, что он посылал своего подчиненного в деревню менять шмотки на сало, это еще не преступление и даже не проступок, потому что факт его личной корысти отсутствует, а доказать хищение военного имущества тоже невозможно – у него любой солдат скажет, что это было его личное имущество, а доказать обратное почти нельзя! Усек?! – И, скроив серьезную мину на своем угодливом лице, он сделал паузу и продолжил: – И разве не я наказывал, чтобы ты обратил внимание на его морально-политический облик! Я тебе говорил: ищи недовольных вокруг него. Ты ухватился за один факт, а их должно быть больше...

Бондарев вернулся в отдел, взял у Калмыкова пухлый том исполненных документов, стал искать копию своего запроса и совершенно случайно наткнулся на сообщение из УНКВД по Орловской области о повешении пособника оккупантов Николаева и о том, что его сын служит в их дивизии, а эти сведения направляются для оперативного использования. Бондарев сначала не поверил резолюции Сазонова. Как он мог отправить такой материал в архив?! И почему он не довел этот факт до сведения замкомполка по политчасти?! Ведь сокрытие этого факта от политорганов – должностное и политическое преступление! От возбуждения у него тряслись руки, и, радуясь своей находке, он едва справился с волнением, переписывая запрос в свою заветную тетрадочку. Когда Бондарев вышел из блиндажа, серый мартовский денек показался ему сплошным очарованием; все в нем ликовало: наконец-то он обладает серьезным материалом против своего шефа! Давно уже не ощущал в себе такой радости. Просто не верилось, что Сазонов мог так опрометчиво поступить с этим сообщением. Как же ему хотелось уничтожить, растоптать Сазонова! Как он ненавидел и презирал его за манеру запросто разговаривать с подчиненными, за дружеский настрой ко всем в отделе и даже за его чуть хрипловатый тенорок! Сейчас Бондареву хотелось поделиться с кем-нибудь своей удачей! Но этим человеком был только Кузаков. Хотя Алексей Михайлович был недоволен его нерешительностью, тот оставался единственным, кому он доверился и кого посвятил в свои тайные дела.

Выйдя из блиндажа и находясь в буйно-приподнятом настроении, Бондарев и сам не заметил, как ноги снова привели его к начподиву. Как ему везло в этот день! Обычно у Кузакова с утра то совещание, то заседание, и идут к нему разные парторги, комсорги, пропагандисты или кто-нибудь из редакции дивизионной газеты – и все с какими-то бумагами, планами по усилению, расширению, охвату политической учебой, политинформациями для личного состава. А здесь вдруг никого! Только один прыщавый парторг роты управления, лейтенант Карцев, пришедший к начподиву по личному вопросу. И вот уже минут десять – пятнадцать Бондарев сидел как на иголках, а из-за двери все слышался голос с просительной интонацией посетителя. Но наконец-то этот слюнявый Карцев выкатился, и взмокший от нетерпения Бондарев почти бегом кинулся в отсек к Кузакову. А тот, посмотрев на него, сказал:

– Вижу, вижу, ты новенькое что-то наковырял, выкладывай!

И Бондарев, волнуясь от возбуждения, рассказал о своей находке. Лоб Кузакова покрылся морщинами. Это был признак его размышлений. Потом он молча взял телефонную трубку и попросил соединить с оперативным отделом штаба дивизии. Закончив разговор, он сказал:

– Через полчаса полковник Лепин выезжает в артполк, и ты будешь звонить своему Туманову. Помни, что говорить нужно кратко, не больше пятнадцати минут. И еще, не говори скороговоркой и не волнуйся, а то он не поймет. Ну а самое главное, не забудь сказать, что ты выполняешь долг коммуниста без всякой корысти, докладываешь ему о злоупотреблении своего начальника и что ты сожалеешь о случившемся, но твой партийный долг обязывает тебя поставить руководство в известность о свершившемся факте.

Когда Бондарев взял трубку и услышал басистый зуммер, а потом щелчок и голос: «Туманов слушает», – у него что-то ёкнуло в груди. Его внезапно ударило в испарину, и, уже не слыша себя, он громким голосом доложил свою должность. В это время невидимый собеседник успел сказать ему: «Вы не старайтесь говорить громко, я вас прекрасно слышу...» Это как-то ободрило Алексея Михайловича, и он, уже более спокойным голосом, стал излагать суть своего обращения по заранее приготовленному тексту. Форма доклада была краткой и заняла около десяти минут. Когда он закончил, тот же телефонный собеседник вежливым, но твердым голосом сказал: «Если вы закончили, то попрошу все это изложить в рапорте на мое имя и прибыть с ним ко мне завтра к десяти часам утра. Полагаю, что в ваших интересах никого не посвящать в наш разговор. Вызов будет вам сделан по линии политотдела армии». На этом доклад был закончен.