Александр Андреев - Богдан Хмельницкий и его характерники в засадах и битвах

Богдан Хмельницкий все увидел и, наконец, немного перевел дух. Пятнадцать тысяч казаков сжатыми до крови зубами уже несколько часов, несмотря ни на что, держали фронт перед двадцатью пятью тысячами конных и пеших жолнеров, пока без помощи ждавших своего часа четырех тысяч татар Тугай-бея и шести тысяч хлопцев Кривоноса, готовых к засаде в Гороховой Дубраве. В линейном затяжном боестолкновении на малом участке фронта завязли все польские хоругви и у Потоцкого больше не было резервов, кроме военных слуг шляхты в опустевшем, наконец, лагере.

Под страшным напором тяжелой кавалерии, казацкие шеренги в кровавой пене медленно откатывались по всему фронту, но отступали, а не бежали завязнув в бою до невозможного предела. Под Богуном, Нечаем и Чарнотой убили лошадей, но все полковники отчаянно держали боевые линии своих геройских витязей, ни разу не разорвавшиеся в течение этих ужасающих утренних часов.

На холме с двумя запорожскими конными куренями за спиной стоял Богдан Хмельницкий и его трубный голос перекрывал неперекрываемый рев этой висевшей на волоске битвы. Он хорошо видел, что столпившиеся во множество сжатых рядов польские хоругви прорывают казацкий фронт на стыке с центром и левым флангом, почти там, где он этого ждал. За державшими линию боя казаками, сзади в низкой лощине, уже грозно стояло снятое гетманским приказом из центра, ставшего символическим, нетронутое рукопашной схваткой каре опытных реестровиков Михаила Кричевского, ожидая взмаха гетманской булавы Богдана, знавшего, что его витязи живыми не отступят ни перед кем. Хмельницкий, мертво сцепивший зубы, с лицом из камня, ждал панцирного прорыва, ждал и видел, как по всей линии ураганного ближнего боя все чаще и чаще под ударами страшных восьмикилограммовых палашей крылатых гусар падают его беззаветные рыцари.

За прорывавшейся тяжелой кавалерией уже выстроились смешавшиеся было до этого конные хоругви и их было намного больше, чем могло выдержать реестровое каре. Хмельницкий приказал, и пешие казаки усилили огонь по центру и на правом фланге, сковав боем коронную мушкетную пехоту, а справа, наконец, в тысячную атаку на левую сторону польского лагеря почти по болоту ринулись татары Тугай-бея. Стоявшие за панцирной конницей уланские хоругви снялись с места и покатились вдоль всей линии боя на перехват разгонявшейся и очень опасной в массовой атаке орды.

Хмельницкий попытался вытереть холодный пот, но не успел. Многотысячный железный клин крылатых гусар, слева и справа от которого яростно кипел ужасающий рукопашный бой, прорвал казацкий фронт. В реве почти случившейся победы, разлетевшиеся панцирные хоругви мчались в хлопский тыл, чтобы двумя крыльями ударить в его задние ряды и закончить, наконец, этот многочасовой кошмар.

Тысячи гусар с размаху влетели в приготовленный для них хмельницкий мешок. По бокам оставленного для крылатых коридора оказались валы и окопы, которые не смогли бы перескочить даже их великолепные железные кони, а справа от распластавшихся в полупобедном полете панцирных лав, почти под гетманским холмом, польские полки встречали передвижные фальконеты Ивана Ганджи.

Хмельницкий посмотрел в сторону невидимого в пороховом дыму Кричевского и на ближнего Ганджу, которые знали, что им делать. Первая шеренга каре из самых метких стрелков по неслышимой команде опустилась на колено и, как и стоявшая за ней вторая шеренга, приготовила мушкеты к залповому огню. Четыре задних ряда были готовы быстро перезаряжать ружья и передавать их вперед. Седьмая задняя шеренга с трехметровыми пиками уперла их концы в землю, чтобы в секунды прикрыть стрелков от возможного прорыва хоругвей. Копья шестой и пятой шеренги шалашами стояли сзади.

За двести метров и двадцать секунд до удара мчавшихся панцирных полков над каре загремела команда Хмельницкого, повторенная Кричевским:

– Выстрелов даром не тратить, прицел в ноги гусарских лошадей!

Прямоугольник замер и, наконец, услышал приказ открыть огонь залпами:

– Пали!

Приказ, раздавшийся от пятнадцати орудий на возах, делавших каждое по выстрелу, в три минут был выполнен мгновенно и четко.

Одновременный ужасающий и все повторяющийся удар казавшегося бесконечным свинца с фронта и фланга ахнул в прорвавшийся хоругвенный клин и обрушил его насмерть. Ад накрыл поле убийственного прорыва. Покрытые броней гусарские лошади падали рядами, взвивались на дыбы, вырывались из строя в стороны, роняя серебряных всадников, и их крылья со всего размаху втаптывались в украинский чернозем. За безумно летевшими конями волочились пышные всадники с застрявшими в стременах ногами, в предсмертных конвульсиях опрокидывались лошади и давили закованных в железо гусар, умиравших в грязи и крови, и рос перед боевыми орудийными возами и казацким каре вал из польских трупов, в который с размаху влетали все новые и новые лавы панцирных воинов. А из великолепного убийственного прямоугольника гремели и гремели команды «Пали! Пали! Пали!», и залповый свинцовый ураган накрывал и накрывал шляхетные шеренги, и без перерыва перелетали нескончаемые заряженные мушкеты из задних казацких рядов в передние, ахавшие и ахавшие по стираемой с украинской земли гордости Польской Короны, и каждые три минуты прокладывали улицы во вражеских рядах орудия с возов-тачанок яростного Ивана Ганджи. Неудержимая до этого нигде и никогда фронтальная атака панцирных хоругвей была удержана и почти опрокинута рыцарями Богдана Хмельницкого.