Герд Фукс - Мужчина на всю жизнь

— Теперь давай-ка ложись, — сказала мать. — У тебя озноб. Я приготовлю тебе грелку.

Она велела дочери вытянуться на постели, укрыла ее, приготовила ей грелку, а затем и куриный бульон, и Марион беспрекословно позволила укрыть себя одеялом, согреть, накормить, она лежала расслабленная, обессиленная, измотанная, она была не в состоянии говорить, но уже могла улыбаться, пусть даже сквозь слезы, которые теперь ничего не значили, просто текли сами собой, главное же было, что мать не отталкивала ее руку. Она могла бы лежать так долго-долго.

Пока в дверях не появился врач.

Марион приподнялась на постели. Но, поняв в чем дело, откинула одеяло, встала и начала одеваться.

— От меня ушел муж, — сказала она врачу. Вот и все. А вообще я вполне здорова.

Она повернулась к матери спиной, и в этот момент позади раздался стон. Врач оттолкнул ее в сторону. Мать с посиневшими губами свешивалась со стула.

— Помогите мне, — сказал врач.

— Это астма, — сказала Марион.

Врач пощупал пульс, измерил давление, потом достал шприц и ампулы. Марион застегивала свое платье. Мать тяжело дышала.

— Два дня ей нельзя вставать с постели, — сказал врач, выписывая рецепт. И уже на ходу: — А вы в самом деле хорошо себя чувствуете?

— Мне бы нужно немного отдохнуть, — сказала Марион, — и чтобы при этом кто-нибудь обо мне заботился. А теперь она лежит в постели на моем месте. И так было всегда.

Она говорила, не понижая голоса. Ей было все равно, слышит мать или нет. Потом проводила врача до двери. Молодой парень с быстрым, изучающим взглядом.

— Я сейчас приготовлю ужин, — сказала она, проходя мимо Карстена и Риты, которые молча сидели в гостиной.

Потом прошла к матери. Раздела ее, на тянула на нее ночную рубашку, уложила в постель и накрыла одеялом; дыхание у больной стало ровнее и спокойнее. Марион обращалась с ней, как с деревянной куклой.

— Можно понять, почему от тебя сбежал муж, — сказала вдруг старая женщина.

Марион наклонилась, лицо матери было совсем рядом.

Женщины поглядели друг другу в глаза.

— Я знала, что ты это скажешь, — произнесла Марион и вышла из комнаты.

После ее замужества взаимоотношения с родителями становились все более натянутыми. Когда умер отец и мать переехала к своей сестре, эти отношения — если не считать редких праздничных визитов — практически сошли на нет. Вот уже пятнадцать лет, как она покинула родительский дом, но, оказывается, ничего не забыла. Обида, нахлынувшая на нее при виде врача, снова пробудила ощущения той давней поры, да и сама обида эта была чем-то очень знакомым, это чувство доминировало в ее взаимоотношениях с матерью и через пятнадцать лет не утратило своей горечи. Когда она вошла к матери с чашкой крепкого мясного бульона, та лежала словно в забытьи и почти не реагировала на окружающее.

Как часто в детстве Марион вот так же подолгу стояла перед ней, пока наконец ее услуга не принималась, из милости. И теперь тоже. С чувством облегчения Марион помогла матери сесть на постели. Благодарно подложила ей еще одну подушку.

Но, вернувшись на кухню, в бессильной ярости скомкала носовой платок. И почему она не могла просто рассмеяться старухе в лицо? Почему не могла просто оставить ее лежать до тех пор, пока та сама не поднимется? Однако уже в тот момент, когда Марион клялась не идти у матери на поводу, она знала, что все равно тут же побежит к ней в комнату, и так оно и случилось.

Тем временем старуха повеселела.

— Девочка моя, я снова причинила тебе столько хлопот, но ты выглядишь великолепно, поди-ка сюда, мне нужно кое-что тебе рассказать.

И Марион подошла, села рядом, улыбнулась, послушно разрешила похлопать себя по руке, она снова была хорошей девочкой из своего детства, маленькой девочкой в плиссированной юбочке, гордостью своей мамули, ее опорой и единственным утешением.

Внезапно Марион поднялась.

— Скажи, пожалуйста, ты еще не забыла, зачем сюда приехала?

Конечно, она не ждала ответа. Взгляд матери сказал ей достаточно.

Она вышла. Ее душили слезы. Как она ненавидела эти плиссированные юбочки! И как презирала тогда своих школьных подруг в их разноцветных юбках и блузках, с прическами, похожими на лошадиные хвосты, — весь этот шумный, хихикающий курятник, среди которого она так выделялась — в вельветовых брюках, худая, коротко стриженная, с вечно поцарапанными грязными руками, карманы битком набиты какими-то бечевками, винтиками, перочинными ножичками и другими необходимыми вещами.