Федор Сухов - Хождение по своим ранам

Простуженно хрипел чей-то знакомый голос. Неужто Корсаков?! Хрипел с возвышенного правобережья, говорил о том, как он долгое время не решался покинуть свой окоп, но все-таки решился, покинул и очутился чуть ли не в раю, досыта ест, пьет чай, кофий…

Я слышал, как стучал зубами лейтенант Захаров, как он старался сдержать себя, но не сдержался:

— Предатель… Изменник…

Впрочем, скорее всего хрипел все-таки не Корсаков, а кто-то другой, хрипел не очень-то долго, немцы не больно доверяли идущим к ним на службу перебежчикам, немцы охотней гоняли по радио русскую музыку, русскую песню. «Вниз по Волге-реке» заливался, захлебывался удивительный, до боли родной голос. Притих лейтенант Захаров, а в моем горле что-то застряло, я задыхался от обиды, от прилипающей к губам полынной горечи. Мне казалось, по моей вине русская земля, русская песня оказалась в немецком плену, в немецкой неволе.

— Комбат зовет, — услышал я голос лейтенанта Захарова.

— В 12.00 мы приступаем к выполнению особо важного задания, — ровно, не повышая голоса, говорил наш командир, — нам предстоит переправиться на правый берег Дона, снять немецких часовых, забросать гранатами два-три блиндажа и захватить языка. Время сейчас 11.45, через пятнадцать минут всем быть на плоту, плот собран и спущен на воду.

— А кто его спустил? — спросил лейтенант Белоус, он выделялся не только внушительной фигурой, но и внушительным голосом, басом.

— Приданные нашей группе саперы, — ответил лейтенант Брэм и добавил: — Когда мы выплывем на середину Дона, будет открыт сначала пулеметный, потом орудийный огонь, поднимутся осветительные ракеты.

Не знаю, не могу сказать, ровно в 12.00 или на несколько минут раньше мы ступили на крепко сбитый, спущенный на воду плот, до этого я не ощущал никакого холода, но, когда взялся за поданный самим комбатом шест, ощутил холод, наверное, от воды, а может быть, от чего-то другого…

Не так уж велик, даже совсем невелик в своем верхнем течении Дон, но попробуй переплыви; плот наш сразу попал на быстрину, трудно было удержать его, шест мой перехватил лейтенант Белоус, он ловко опускал и приподнимал побывавшую в моих руках увесистую штуковину и все-таки не смог справиться, плот уносило куда-то в сторону, в самую верть-коловерть. Приподнял свой шест старший сержант Чернышов, я поспешил к нему на помощь, вдвоем мы опускали и приподнимали срубленную где-то в лесу кленину. Застучали наши станковые пулеметы, над нашими головами обозначились стежки трассирующих пуль.

— Не паниковать, — тихо проговорил наш командир, проговорил, не оборачиваясь, продолжая смотреть на укрытый полуночной темью возвышенный берег, проговорил так, что никому из нас не было обидно за оскорбительно звучащее в иных случаях слово, оно не обижало, скорее всего тихо-тихо предупреждало. А о чем? Никто из нас не догадывался… Поднялась с нашей передовой, с нашего берега ослепительная ракета, слышнее застучали наши пулеметы, но всем нам казалось, что стучат они невсерьез, как бы нарочно.

Когда наш плот выбрался на самый стрежень, лейтенант Брэм приказал: особо не усердствовать, он пристально всматривался в показавшийся нам при свете нашей высоко взлетевшей ракеты сумрачно насупившийся берег.

Грохнули наши батареи, над нашими головами с журавлиным придыханием пролетели тяжелые, должно быть, гаубичные снаряды. Немцы не замедлили ответить, но было заметно, что они не хотели ввязываться в перестрелку. В это время наш плот вплотную придвинулся к отвесной крутизне сумрачно насупленного берега. Лейтенант Брэм первым сошел на берег, сошел, не пригибаясь, сошел так, чтоб немцы услышали проскрежетавший под подошвами сапог ракушечник. Засветился своим круглым оком электрофонарик, и тогда-то я услышал вопросительно произнесенные слова:

— Сталин капут?

Ответа не последовало, но я видел, как лейтенант Брэм приложил к каске руку, потом сделал один шаг в сторону, как бы давая нам взглянуть на грузно стоящих, как бы на другой планете живущих людей, они сами освещали себя фонариком. Зашевелились упрятанные в карманы моих брюк гранаты, стала ощутимей их тяжесть, но я терпеливо ждал, когда лейтенант Брэм даст условный сигнал. Был ли он, этот условный сигнал, или не был, может, все получилось само собой: рухнули без шума, без крика два черепашьих панциря, упали они на стеклянную россыпь ракушечника, а третий панцирь оказался на плечах лейтенанта Белоуса, лейтенант Белоус легко справился со своей ношей, невредимо возвратился к приткнутому к песчаному мыску надежно сбитому плоту. И тогда-то я услышал взрывы наших гранат, лейтенант Захаров глушил какой-то блиндаж, выскочили и из моего кармана увесистые лимонки…