Дмитрий Притула: Стрела времени

С удовольствием, даже сказать, вдохновенно натирал он тушку индейки солью и перцем, начинял и зашивал ее.

А потом сел у кухонного стола, смотрел, как угасает закатное солнце, и так соображал, что, может, и не следовало устраивать в доме суету, это не очень-то полезно Свете, но ведь не было случая, чтоб день рождения Людмилы Михайловны прошел без должного праздника, да и комнат в квартире две, так что Света сможет удалиться от застольного шума.

Приехала Оленька — сегодня ушла с занятий пораньше. Привезла превосходные гвоздики. Она учится на четвертом курсе медицинского института, медициной как будто довольна. «Оленька! Дочка!» — несколько размягченно думал Николай Филиппович, и дочка хорошая, опора в старости, как говорится. Может, она не очень красива, может, худа и угловата, но ведь ей выходить замуж не за пожилого мужчину, которому больше по душе полные женщины, а за паренька-сверстника, который худобу считает стройностью. А лицо у нее какое подвижное — когда семья смотрит телевизор, то на экран можно не смотреть — все понятно по лицу Оленьки.

— Девочки! — простонал Николай Филиппович. — Подойдите сюда. И закройте глаза. Медленно вдыхайте этот воздух. Неужели у вас не кружится голова, неужели вы не вспоминаете вечер в ожидании Нового года, когда вас впервые не отправили спать, но оставили до курантов среди взрослых? А теперь откройте глаза, посмотрите на пожар мартовского заката. Вы слышите звон малинового неба, вы чувствуете ток весны?

— Да вы поэт, Николай Филиппович, — засмеялась Света.

— У меня сердце замирает, Света, когда я слышу твой смех. Тебя в детстве, должно быть, звали Колокольчиком.

— Нет, мама звала меня Звоночком.

— К делу, девочки. А оно как раз не в поэзии, а в индейке. Вот сейчас она должна быть такой же густо-малиновой, как этот закат.

Он отворил дверцу духовки и потыкал в индейку вилкой и шампуром.

— Все! Удаляем фольгу. Через полчасика эта бедная птица станет золотисто-коричневой, и тогда все — прочь, огонь, томись, голубка. А дайте мы ей ноженьки покрутим. Ольга, дочь, если ты когда-нибудь жениха своего угостишь такой индейкой, он будет любить тебя всю жизнь. Но смотри, как должны ножки поворачиваться в суставах — легко, без нажима. Девочки, полчаса самого слабого огня, а потом одно только томленье. Милые, пора приниматься за салаты. И за картошку. Она уже варится в кожуре, мы ее очистим, охладим, ломтиками раздраконим и обжарим на раскаленной сковородке. Но, голубушки, — чтоб каждый ломоть обжарить со всех сторон. Каждый, заметьте. Поток здесь исключен. Да если мы это дадим с зеленым горошком, да на горячие тарелки, да с моченой брусникой, ну скажите мне, девочки, чье сердце не зальется радостью, чья печать не исчезнет прочь! Все, милые, шесть часов — сейчас наша мама придет.

А потом Николай Филиппович вместе с Людмилой Михайловной встречал гостей, и он гордился своей женой. На ней было вечернее черное платье с короткими рукавами и открытым воротом. Платье давало возможность показать гостям очень белую и очень гладкую кожу, руки Людмилы Михайловны были хоть полны, но удлинены, и они как бы струились, шея тоже хоть полна, но длинна и без заметных морщин, на шее цепочка с камешком (это два года назад Николай Филиппович с Константиновым отхватили по триста рублей премии).

От ухоженной жизни при верном, надежном муже и здоровых детях Людмила Михайловна была медлительна, улыбчива и полна, но полнота при довольно крупном росте была ее достоинством, то была равномерная и тугая полнота, что делает кожу особенно тонкой, то была та полнота, какая бывает у женщин, которые знают, что и завтра не будет больших бед.

Гости пришли в три приема: сперва группа Людмилы Михайловны — группа информации, которой Людмила Михайловна руководит. Общий подарок — канделябры где-то отыскали, изящная штуковина; и можно представить, как собирались они в условленном месте, скажем, на автобусной остановке, и никто, конечно, не опоздал, потому что опоздавший, получается, идет без подарка. Можно также представить, как скидывались они по пятерке, поскрипывая, возможно, на Николая Филипповича, что вот он снова затеял сбор.

Братцы, не в пятерке дело, ее, конечно, жалко, а жизнь свою разве не жалко — ведь покуда мы встречаемся, это значит, что все на свете в порядке, да и работать легче. Возможно, и не нужны вам эти встречи, но Николаю-то Филипповичу и Людмиле Михайловне они нужны — ей ведь вот как приятно, муж-то ее, выходит, заботливый и внимательный. Так надо, братцы. Праздники эти малые — всего два раза в году — не для того, чтобы ущемить кого-либо из гостей, дескать, не во всякой семье такое согласие, но это от души, спасибо, что пришли, так надо.