Сильвия-Маджи Бонфанти - Переулок Солнца

— Как это кто? — воскликнула она. — Джованни, конечно!

Когда в рассказах гладильщицы встречался какой-нибудь Эудженио или Казимиро, Рыжая тотчас настораживалась. Если же, как сейчас, упоминался Джованни, то, однажды убедившись, что речь идет все о том же Джованни, девушка теряла к нему интерес. Это было уже не ново, и, значит, не было никакой перспективы присутствовать при очередном «подновлении» свадебного наряда.

Несмотря на бесконечную вереницу своих несостоявшихся замужеств, Зораида сохраняла какую-то чистоту, и Рыжая чувствовала это. Поэтому если кто-нибудь, касаясь любовных приключений гладильщицы, высказывался о ней не совсем лестно, она вставала на защиту своей хозяйки, хотя порой и не прочь была позлословить о ней.

Об этой слабости Рыжей давно было известно, и ею часто пользовались, чтобы подразнить девушку.

— Если грудной ребенок испачкал пеленки, вы ведь не назовете его грязнулей? — гордо задрав нос, взволнованно возражала Грациелла. — Не назовете! Потому что он сам не понимает, что случилось. Вот так же и она. -

Соседи потешались над тем, как горячо девушка защищает честь гладильщицы, но сравнение с новорожденным всем нравилось. Ребята Йоле даже использовали его для одной шутливой забавы. Когда после периода затворничества и молчания Зораида начинала петь и готовиться к вечернему выходу со двора, они принимались визжать из своего окна, подражая крику младенца:

— Уа, уа, уа…

Анжилен, который сидел во дворе, покуривая свою трубочку и мрачно наблюдая за лихорадочными сборами гладильщицы, поднимал голову и, притворяясь, что не понимает, откуда идут эти звуки, громко спрашивал:

— Что это такое? Что за трели?

— Кто его знает? — отвечал кто-нибудь. — Должно быть, ребенок, с которым что-то случилось…

Рыжая молчала, кусая губы. В ней поднималось глухое раздражение против Зораиды, которая никогда не умела ничего скрыть от соседей.

— Дура! — бормотала она сквозь зубы. — Дура!

Одним, словом, история жизни Зораиды была такой же однообразной и грустной, как ее ожидание своего героя. Это была бесконечно повторявшаяся история, которая неизменно складывалась Ид обманов, иллюзий и печального конца.

Из этой истории Грациелла извлекла для себя урок и вынесла свое суждение о некоторой части человечества, которое в ее устах звучало примерно так: «Все они мерзавцы!»

Домой Рыжая приходила только ночевать, потому что обедала у Зораиды. Обед свой, состоявший из хлеба с колбасой или с сыром, она всегда съедала на ходу, зимой — возле плиты, а летом — на пороге комнаты Зораиды.

В первом этаже дома номер одиннадцать жило четверо жильцов. Зораида, у которой было две комнаты, Анжилен, занимавший одну, Йетта, бездетная вдова, ютившаяся также в одной комнатке, и Саверио, распоряжавшийся длинным, разделенным на четыре комнаты полуподвальным помещением, в котором раньше был винный склад. У сапожника было пятеро дочерей, из которых три уже вышли замуж, а четвертая в один прекрасный день ушла из дому, попросив знакомых и друзей «сделать такую милость» — не вспоминать о ней. Младшая дочь, семнадцатилетний заморыш, тоже уже была помолвлена, но пока жила с отцом, ожидая, когда будет готово приданое.

Таким образом, Саверио скоро должен был остаться в одиночестве и доживать свои дни в четырех мрачных и сырых комнатах, в обществе старых ботинок и мышей. Многие зарились на эти пустые комнаты, пустые, потому что Саверио, по сути дела, жил только в одной.

— Что вы делаете, Саверио, в стольких комнатах? — спрашивали у сапожника соседи.

— Ничего.

— Ведь там спокойно две семьи поместятся!

— Да что вы мне-то говорите? — возражал старик. — Пойдите, скажите хозяину. Для меня, сами видите… Мне много места не нужно.

Старая владелица дома умерла, а ее наследники, жившие за городом, даже, не удосужились до сих пор приехать взглянуть на свое наследство. Что касается квартирной платы, то собирать ее поручили Темистокле, часовщику, имевшему мастерскую на улице делла Биша.

— Темистокле, — время от времени обращался к нему кто-либо из жильцов, — нельзя ли занять одну комнатку у Саверио? Он-то лично ничего не имеет против, она ему ни к чему. Ну за плату, понятно…

— Ничего не могу поделать, — разводил руками часовщик. — Хозяева собираются весь дом перестроить заново, а чем больше будет семей, тем это будет труднее.

— Что же они никогда не появляются? — вмешивался кто-нибудь. — Ни поговорить с ними, ничего. Ведь дом-то того и гляди рухнет. Ремонтировать его надо, вот что. Странные люди! Получают в наследство дом и даже не приедут взглянуть, какой он и что!