Мария Хмелик - В городе Сочи темные ночи (сборник)

А поезд все едет и едет. Колеса стучат. За окнами темно. И единственная отрада моей жизни всё дальше и дальше от меня. Можно было бы надеяться на папу. Но папа в Москве, и увижу ли я его когда-нибудь — не знаю, потому что поезд едет так быстро и неизвестно куда.

Вокруг все говорят на французском! Мы как на другой планете. Будто бы нас украли инопланетяне. И что же нам делать? Золушка, моя Золушка, помоги же нам как-нибудь!

Поезд остановился на какой-то маленькой станции. Мы вышли из этого проклятого вагона. Поезд уехал. Что дальше? Где мы? Вокруг темнота и безлюдие.

Промчался на сумасшедшей скорости одинокий тепловоз, подняв с асфальта мусор и набросав мне в глаза песчаной пыли.

Мы идем к зданию станции. Находим комнатку, где сидят служащие. Мама опять начинает говорить по-испански, пытаясь объяснить, что с нами случилось. Они вяло смотрят на нее, совершенно не врубаясь в ее лепет. Наконец один из них куда-то выходит и возвращается с высоким, черноволосым, спокойным, мужественной красоты мужчиной. Я запомнила его на всю жизнь! Это был принц, присланный Золушкой. Это был испанец, подавшийся из нищей в те годы Испании на заработки в богатую соседнюю Францию.

Я замолчала. Он выслушал мою маму, позвонил в Париж на вокзал, спросил наши номера в камере хранения. Потом сказал, что наш поезд проезжает эту станцию и стоять он будет на ней три минуты, за это время нам надо успеть взять у машиниста наши чемоданы и сесть в наш вагон.

Из Парижа в Москву ходит один вагон, который перецепляли в разных странах к идущим на восток поездам. Потому этот вагон обычно был последним.

Как за три минуты мы добежали от машиниста до последнего вагона с тяжеленными чемоданами, я помню смутно. Кажется, машинист попался сообразительный — он просто выкинул наши вещи, пока тормозил, как только увидел нас на платформе. Потому мы пробежали, наверное, половину состава…

Может быть, благодаря этому случаю я очень осторожна и стараюсь не совершать опрометчивых поступков. Но одно я усвоила на всю жизнь: пятилетние дети должны сидеть на даче в Подмосковье, на свежем воздухе, а не путешествовать по Европе с бестолковыми матерями.

В девятом классе учительница литературы, милая женщина с больным сердцем, пережившая ленинградскую блокаду, вдруг посреди урока посмотрела на меня и сказала:

— А тебе, Хмелик, жены будут морду бить.

Я обалдела! Вроде бы я ничего не делала, что могло бы вызвать такое мрачное пророчество. Кажется, в ту минуту я требовала, чтобы мальчишки, сидевшие впереди меня, вернули мне мою вещь. И негромко, кажется, требовала. А тут вдруг какие-то жены будут морду бить за что-то…

Я в то время очень веселая была. "Бесшабашная", как выразился один из одноклассников. Хохотать, как я хохотала в пятнадцать лет, мне уже больше никогда не довелось…

И тут эта реплика. Она как-то насторожила, заставила по-другому взглянуть на окружающий мир. И очень внимательно относиться к чужим мужьям. Держать большую дистанцию, общаясь с ними.

Я, может, потому и замуж так рано вышла, родила ребенка, чтобы вот эти самые жены не видели во мне потенциальную угрозу своему семейному счастью…

Сценарий "Маленькой Веры" я писала, когда мне был двадцать один год. Дочка моя только начала ходить, потому писать приходилось по ночам.

Письменный стол был занят детскими вещами, на кухне писать мне не нравилось — все время казалось, что газом пахнет, потому я откидывала в серванте стенку от бара, где хранились очень немногочисленные бутылки, и устраивалась там.

Жизнь в то время складывалась как-то странно. Я училась водить машину по серо-желтой каше московского снега… Все казалось таким безнадежным… Я знала, что пишу для себя. Ну еще, чтобы диплом защитить. Что получается хорошо, но никто не знает, когда по этому сценарию сделают фильм. Казалось, да и сейчас иногда кажется, что живу я какую-то не свою жизнь.

Моя мечта была водить трамваи. Очень мне нравилось в них ездить, да и платили вагоновожатым по тем временам прилично. А вместо этого я пошла во ВГИК. И то только потому, что он расположен недалеко от дома. И родители тоже хотели…

Мне нравится выращивать цветы на свежем воздухе. Но большую часть жизни мне приходится проводить в одиночестве с белым листом бумаги перед глазами. И вот уже "Маленькая Вера" со мной много лет, и другие вещи написаны. И куплен большой двухэтажный дом, в котором я могу жить, но не живу…

И как избавиться от глухого отчаяния, которое порой охватывает меня? И как будто снова, крепко держа за руку, меня сажают в поезд, который несется неизвестно куда.