Поль Феваль - Юность Лагардера

Девушка кликнула свою преданную камеристку и показала на всадника, который подтягивал у лошади подпруги.

— Передай господину де Лагардеру, что я прошу его остаться, ибо намерена выйти за него замуж!

Рене закусил губу, однако повиновался. Спустя час Дория с герцогской смелостью призвала его к себе и в присутствии Винченты сказала:

— Господин де Лагардер, угодно ли вам, чтобы я просила у герцога, моего отца, вашей руки? Ибо знайте: я не мыслю своим мужем никого другого, кроме вас, и последую за вами, куда бы вы ни направлялись.

Тут Винченте пришлось притвориться, что она засмотрелась на что-то во дворе, так как сестра ее подошла к юноше и скрепила свое признание поцелуем.

Однако едва Лагардер опомнился, он не замедлил поделиться с возлюбленной своими щепетильными соображениями.

— Ну что же, — сказала Дория, — если вас смущает мое богатство, то я прошу позволения взять только свадебную рубашку да кое-какие девичьи безделушки.

На это гордый гасконец согласился с легким сердцем.

Герцог и герцогиня Гвасталльские были безмерно удивлены, когда перед ними рука об руку появились Рене с Дорией. Еще больше они изумились, узнав, что молодые люди не просят ничего, кроме согласия на их брак.

Тщетно герцогиня, уверяя, что ценит бескорыстие Лагардера, умоляла его взять если не приданое дочери, то хотя бы, выражаясь языком юристов, «денежный аванс в счет будущего наследства». Тот был неколебим: он твердо решил увезти из Гвасталлы только свою белокурую возлюбленную да ее брачную рубашку.

Но Дория тайком от своего молодого супруга и господина захватила из отчего дома, помимо девичьих колец и ожерелий, также небольшой запас дукатов, флоринов, луидоров и цехинов, на чем настояла ее мать.

Впоследствии Лагардерам крайне пригодились эти деньги.

Предчувствие не обмануло красавицу Дорию: в положенное время на свет явился крепкий мальчуган. Его назвали Анри — по трем причинам. Во-первых, потому, что в Гаскони все еще жива была память о добром короле Анри — Генрихе IV. Во-вторых, потому, что один из предков Рене был любимцем и личным секретарем этого Короля-Повесы. И, в-третьих, потому, что это имя получил при крещении дед мальчика, герцог Гвасталльский.

По случаю крестин состоялся праздник, на который было приглашено все окрестное дворянство. За новорожденного выпили немало жюрансонского вина, закусывая цыплятами по-беарнски.

На крестинах дальние родственники приступили к Рене де Лагардеру с расспросами. Зная историю его женитьбы, они считали этот брак редкостно удачным, но вот дальнейшее поведение Рене — неразумным. Один из них выразил общее мнение:

— Что ж, у тебя славный потомок. Уже сейчас ясно: мальчишка станет настоящим беарнцем. Он унаследует все достоинства нашей породы: и храбрость, и веселый нрав… Только этого, пожалуй, будет мало. Надобны еще денежки! Так порадуй нас и скажи, верно ли, что герцог Гвасталльский собрался отказать все состояние — говорят, огромное — твоему малышу.

— С чего вы взяли? — расхохотался молодой отец. — У меня с Дорией хватает, слава Богу, ума не ждать манны небесной.

Гости, однако, потребовали объяснений — не из праздного любопытства, а на правах родственников. Тогда Рене, подтверждая благородство своей натуры, сказал:

— Никто не знает воли моего тестя. Но, полагаю, достояние Гонзага не должно перейти к чужеземцу — это было бы вопиющей несправедливостью. Оно по праву обязано принадлежать семье моего свояка герцога Мантуанского, старшего в другой ветви Гонзага. Винчента, его жена, более всех достойна пользоваться отцовскими богатствами.

Рене не знал — и, увы, так и не узнал — о беспутном поведении Карла-Фердинанда, ибо Винчента, которая часто писала сестре, была столь сильна духом, что даже ей не открыла своего горя.

Именно Винчента и сообщила Лагардерам о смерти герцогини Гвасталльской, и о недуге, который поразил овдовевшего государя, — и, наконец, о том, что дни их батюшки сочтены.

Дория хотела было поехать в Гвасталлу попрощаться с отцом, однако жестокая лихорадка задержала ее. А когда, вопреки всем стараниям невежественных лекарей, она справилась с болезнью, пришло письмо от герцога Мантуанского, которое заставило ее, скрепя сердце, отказаться от задуманной поездки.

Карл-Фердинанд писал своим изящным, кудреватым почерком: «Винчента, полагаю, сообщала вам, что состояние здоровья досточтимого герцога, моего тестя, внушает серьезнейшие опасения; но, чтобы не слишком тревожить вас, она, несомненно, не открыла вам всей правды. Я же, любезная Дория, считаю своим долгом поведать об истинном положении дел, так как знаю, что дочерние чувства могут побудить вас пуститься в путешествие, которое будет сопряжено с немалыми тяготами и расходами. Поверьте, что приезжать в Гвасталлу вам вовсе не следует, ибо возлюбленный наш государь впал в детство и давно уже никого не узнает — даже Винченту. Вам это зрелище только причинило бы боль; помочь же герцогу и как-то укрепить его дух вы, к несчастью, не сможете».