Стивен Робертс: Пиастры, пиастры!!!

Стол ломился от кушаний, вместо дешёвого рома на столе были кувшины с хорошим вином. Компания не бедствовала, веселилась, не думая о деньгах…

Заводилой был высокий, широкоплечий моряк в чистой белой рубахе. Он, пожалуй, один во всей компании не выставлял напоказ свою грошовитость — ни дорогой одежды, ни побрякушек. Однако по всему было видно, что к нему прислушиваются — он заказывал вино и еду, он громко шутил и пил больше всех. А когда один из моряков выпил до бузы, этот великан успокоил его медвежьей оплеухой. И никто против слова не сказал.

Я сидел в углу, развесив уши. Внимание моё было столь велико, что не могло остаться незамеченным.

— Эй, парнишка! Давай к нам, подсаживайся!

Здоровяк смотрел на меня, улыбаясь, ободряюще кивая голой.

Неуверенно я приблизился, и матросы потеснились, уступая мне место. Протянули кружку.

— Выпей за здоровье добрых моряков за этим столом!

Подсев, я неуверенно хлебнул пива. Что за счастье нежданно свалилось на мою голову? Попасть в компанию весёлых людей, выпить с ними на равных. Я впервые почувствовал себя человеком, с которым считаются. И мне это понравилось. Мне нравилась компания тех, кого уважали и даже боялись, и я втайне мечтал стать одним из них.

— Как тебя зовут, парень?

— Билли, сэр…

— Сэр Билли? — здоровяк расхохотался собственной шутке. — Что же, сэр, пейте на здоровье, угощайтесь, платить не надо. Сегодня у Длинного Джона именины, Джон угощает.

— За Джона! — хором прокричали моряки, поднимая кружки. Высокий моряк поклонился, и я понял, что он и есть тот Джон, о котором он сам отозвался в третьем лице.

Я поднял кружку и присоединился к тосту.

Я смотрел, слушал, впитывал в себя общество этих людей, как морская губка впитывает воду. Вот они, живущие настоящей, насыщенной жизнью под солнцем, на семи ветрах в четырех океанах! Я бы бесконечно слушал их рассказы о том, как достались им те или иные интересные вещицы, украшавшие их одежду и тела, рассказы о битвах и боях с чужеземцами и чудесах, встречавшихся в пути.

Они рассказывали. Со смехом, с шутками, иногда с руганью, не стесняясь женщин. Они вели себя так, словно были хозяевами здесь, и в любом месте, где бы ни находились. Это был самый яркий день в моей жизни.

Но и он подошёл к концу. Разговоры постепенно затихали, превращались в бормотание или раздумья. Некоторые потихоньку стали удаляться с девушками под руку, другие упились до сонной одури и сопели прямо за столом, головой среди разносов.

Я уж и сам не вникал в суть разговоров. Лишь склонил голову и старался не двигаться, ибо каждое движение вызывало головокружение и тошноту.

Оставшаяся компания стала расходиться в темноте. Высокий бородатый моряк, которого называли Гарри, взял подмышки двух товарищей, поволок их на улицу, едва не вывалив своими дружками дверной косяк.

Джон поднял меня под руку.

— Э, парнишка, эдак тебя развезло… Ты где живешь?

— Нигде, сэр…

— Ясно! — он осмотрел меня пристальным взглядом. — Ты славный малый, как я погляжу. Не дело бросать товарища… Пойдёшь со мной!

Не помню, что было дальше. Джон вёл меня под руку, и я покорно шёл с ним, не открывая глаз — так меньше кружилась голова. Помню лишь, что меня уложили на солому. Поворачиваясь на бок, я увидел, Джона и Гарри, продолжавших уничтожать остатки вина. Закрыв глаза, я не столь уснул, как провалился в беспамятство.

Пробуждение оказалось неприятным. Я вдруг провалился в пустоту и полетел в бездну. Со сна я ухватился за что‑то, уцепился пальцами, но непреодолимая сила продолжала тянуть меня вниз, держа за ногу. Я закричал, и от этого окончательно проснулся. Так, за ногу, меня волокли по трапу.

— Капитан, я крысу поймал! — закричал кто‑то, и громкий смех подтвердил, что шутка удалась.

Меня бесцеремонно вытащили на палубу, я полуослеп от яркого солнечного света.

— Что за бездельник? Бросьте его за борт!

Капитан Скиннер оказался человеком деловым, но недалёким. Я сразу распознал в нём глупца и пьяницу. При первом же знакомстве бросались в глаза его неуклюжие манеры и желание казаться джентльменом в то время, когда во всём его виде угадывался кокни. Этот человек не был мне неприятен, но и уважения не сыскал.

Он даже не поинтересовался, как меня зовут.

— И зачем нам на корабле лишний рот и дармоед?

Я промолчал. Что было сказать? Я так растерялся и перепугался, что не мог произнести ни слова. Один, в окружении чужих, по сути незнакомых мне людей, на что я мог рассчитывать? К горлу подкатывал комок, на глаза просились слёзы. Слёзы жалости к себе, глупцу. Сейчас отправлюсь за борт, и только рыбы обрадуются этому событию.