Иван Дроздов: Похищение столицы

Григорий пошел на склад и через час принес им одежду; она оказалась удобной и просторной, способной укрыть от самого жестокого ветра и холода, которые почти беспрерывно лютуют на этом пятачке земли. Катя первая с детской радостью облачилась в рыбацкую одежду и вместе с Григорием вышла из домика. Дождя теперь не было, но ветер, точно сорвавшись со всех якорей, бешено выл и свистел, устрашая все живое, налетал на домик, на Катю и Григория, стоявших у двери, валил Катерину с ног, точно изливал на нее недовольство за то, что она незваной гостьей вторглась в его пределы. А Катя вначале крутила головой, отворачивая от ветра лицо, но потом попривыкла и встречала его порывы спокойно.

Повернулась к Григорию:

— Вы эту погоду называете приличной?

— Неприличная — это когда холод дьявольский и ветер раза в два сильнее этого. А над островом такая снежная крутоверть поднимется, хоть святых выноси. Тогда не знаешь, что и думать: то ли природа с ума сошла, то ли твой разум помрачился. А если чуть прояснится и с неба звезды, как малые дети, синими глазками на нас уставятся, мы вылезаем из своих домиков и глазам не верим: к нам в гости айсберг, точно живое существо, приплыл. Нижней своей частью за дно зацепится и всю зиму стоит возле нас, а летом подтает, «похудеет» на сто–двести тысяч тонн и дальше поплывет к Австралии. А там солнца–то побольше — он и совсем растает. Такие вот у нас картинки.

В эту минуту из домика вышли Олег с генералом, и Григорий предложил им прогуляться в окрестностях поселка.

— Прогуляться? — удивился генерал. — Да нас ветром унесет в океан!

— Не унесет, — пообещал Григорий. — Ветер–то по здешним местам не так уж и силен. А чтобы не сбил нас с ног внезапным порывом, мы возьмемся за руки.

Они подхватили друг друга и пошли на холм. Дорожки тут или тропинки не было, и они карабкались по голым и мокрым от недавнего дождя камням. Из расщелины двух глыб вдруг показалось низкорослое кривое деревцо; подошли ближе. Береза! Матерь Божья! Так это ж наша родная береза здесь поселилась! Листочков на ней нет, цвета не поймешь какого: треплет окаянный ветрище ее голые веточки, гнется туда–сюда тоненький ствол, а не сдается, родная, стоит под ударами морозов, дождей и ураганов, — стоит наперекор всему, и выстоит, выживет, как выживает во все времена земля, ее породившая — Россия! Поднимется она выше над голыми скалами, а весной зацветет, зазеленеет под холодным солнцем, и если случится здесь русский, то остановится он в счастливом изумлении, как остановились сейчас вот эти три случайно залетевших сюда русских человека, и обнимет он ветки этого одинокого маленького деревца, и вспомнит о силе духа своих соотечественников, среди которых так пышно и на тысячи верст вокруг растет и торжествует березовый лес, ставший символом нашей милой Родины.

Сняла теплые перчатки Катерина, бережно взяла в руки холодную, дрожащую на ветру веточку, прижалась к ней щекой. И не слышит, не чувствует, как бегут по ее горячим щекам слезы. Жалко ей березоньку, и хочется обнять, и увезти с собой, и посадить под окном своей московской квартиры…

— Ну, ладно, ладно, Катюш, пойдем туда, на вершину холма.

Катя едва слышно говорит:

— Она ведь живая. Жалко мне ее.

— Жалко. И мне жалко. Но она сама выбрала себе судьбу. Она тут от Бога и пусть живет.

А Григорий все про айсберг рассказывал. И он ведь будто душу имеет. Заплывет к ним из каких–то немыслимых краев и остановится словно в изумлении. Стоит, точно корабль на якоре, а вокруг него стаи рыб кружат. Много ее становится. То ли окуньки тасманские, как и мы любопытные, то ли в щелях его прячутся от врагов, но только наш улов становится едва ли не вдвое больше.

На минуту он замолкает, а потом заключает:

— Чудно устроено в природе. Я вот тут уж третий год рыбачу, а душу рыбью понять не могу. Человека тоже нелегко понять, особенно если он не свой, не из русских, а вот душу рыбью и вовсе нельзя постигнуть.

Катерина слушала его, затаив дыхание; она очень бы хотела, чтобы и на этот раз к ним приплыл айсберг. Попросила у Григория бинокль, стала смотреть в пламенеющую вечерней зарей даль моря. И там на самом горизонте вдруг увидела черную точку. Изумленным голосом проговорила:

— Там что–то чернеется. Уж не корабль ли это?

Григорий взял бинокль, устремил его к черте горизонта. И голосом, в котором слышалась явная тревога, сказал:

— Да, похоже на корабль. Жаль, что подводный крейсер ушел.