Артуро Перес-Реверте: Добрые люди

– Еще один платок, быстро! – кричит адмирал; стоя на коленях возле Бернарда, он пытается сдержать кровотечение, зажимая рану руками, перепачканными в крови. – Ради бога, платок!

Дон Эрмохенес суетливо и неуклюже приходит ему на помощь, как вдруг внимание его привлекает силуэт, быстро перемещающийся среди деревьев чуть ниже по склону: какой-то человек, выйдя из зарослей, приближается к Жарнаку, пока тот пытается перезарядить ружье. Будучи в трех или четырех шагах, не давая времени опомниться, человек стреляет, выстрел отбрасывает гвардейца назад, так что тот ударяется о ствол дерева и кубарем катится сквозь заросли вниз по склону, пропадая из виду.

По коже библиотекаря пробегает мороз. Кровь стынет у него в жилах, когда адмирал, услышав выстрел, отскакивает от Бернарда, быстро хватает выроненный им пистолет и выпрямляется, сжимая его в руках, и почти одновременно целится и стреляет в удаляющийся силуэт нападавшего, тот укрывается за стволом одного из деревьев, услышав грохот выстрела, – этот грохот оглушает дона Эрмохенеса, который зажимает руками уши, – а потом, все еще в пороховом дыму, плывущем в воздухе, проворно пускается бегом вниз по склону.

– Он уходит! – кричит библиотекарь, выходя из ступора. – Пресвятая Дева, он уходит!

Никогда – ни во время нападения бандитов на реке Риаса, ни на дуэли с Коэтлегоном – дон Эрмохенес не видел дона Педро Сарате таким решительным, как в этот момент. Секунду после того, как прозвучал выстрел, он стоит неподвижно, но глаза его – напряженные, внимательные, ледяные, словно сырость леса застыла в зрачках, – следят за беглецом, устремившимся вверх по склону. Остолбеневший библиотекарь видит перед собой совершенно иного человека, ставшего внезапно незнакомым, чужим. Годы словно бы разом покинули его: он хватает лежащую на земле трость, обнажает клинок и с неожиданной ловкостью распрямляется, затем выхватывает из-под пальто пистолет, взводит курок. С пистолетом в одной руке и клинком в другой взбегает по склону с таким решительным видом, словно весь мир вокруг перестал существовать. Тихий, приземленный библиотекарь пытается крикнуть, чтобы тот остановился, чтобы не двигался дальше, что человек, застреливший гвардейцев, может убить и их. Но когда он открывает рот, чтобы все это произнести, изо рта вылетает лишь неразличимое бормотание, и в конце концов он в тоске умолкает, уверенный в том, что слова сейчас ничего не значат, и глядя, как дон Педро движется по склону и исчезает среди деревьев. Внезапно устыдившись, что отпустил адмирала одного, дон Эрмохенес озирается и замечает в траве пистолет сержанта Бернарда, из которого адмирал только что промахнулся, стреляя в убийцу. Таким образом, не имея иного выхода, словно это никчемное оружие придало ему уверенность в себе или как-то ободрило, дон Эрмохенес ползет на четвереньках и подбирает валяющийся в траве пистолет. Он берет его в дрожащую от волнения руку и тоже взбирается на склон, держась за спиной у своего друга.

Оказавшись на верху склона, Рапосо выдергивает воткнутую в землю саблю и решительно сжимает ее в руке. Битва – его родная стихия: в рукопашной схватке он чувствует себя как рыба в воде и знает, что у него не будет времени перезарядить двуствольный пистолет, из которого он выпустит пулю. Поэтому лучше избегать лишних движений и воздержаться от волнения. Внизу остались еще двое, он насчитал четверых всадников, когда заметил их приближение, а теперь по звуку шагов он понимает, что они его ищут. Внезапно его осеняет, что один из них, тот, кто выстрелил из пистолета – пуля пролетела в дюйме от его уха, – не кто иной, как долговязый академик. Или, как его называют, адмирал. Мысль о том, что остались только эти двое, успокаивает его. Это не те враги, которых имеет смысл бояться, несмотря на меткость долговязого, которую Рапосо наблюдал издали на дороге, ведущей в Париж, во время стычки на реке Риаса. Разумеется, их нельзя считать серьезной угрозой для Рапосо, учитывая место и обстоятельства. Таким образом, поджидая неприятеля с саблей в руке за стволом дерева, сгорбленный и практически невидимый среди высоких побегов папоротника, Рапосо поздравляет себя: он, как положено, нанес удар первым и уже в первом туре уложил двоих вояк в синих камзолах, как раз тех самых, которых стоило опасаться. Потому-то он и выбрал их в первую очередь, целясь в алую подкладку их формы, которая наивной мишенью выделялась среди бурых и зеленых зарослей. С другой стороны, расстрел двоих гвардейцев из мaréchausséе не доставил ему никакой радости. По правде сказать, он бы лично предпочел этого не делать, но выхода не было: либо они, либо он. Когда об этом узнают приятели покойных, они могут устроить погоню по всем правилам; а потому сейчас надо немедленно прикончить двоих стариков, выбросить книги в реку и дать деру в сторону границы. И развязаться уже, наконец, с этим делом.