Олег Ермаков - С той стороны дерева

В заповеднике, куда мы приплыли штормовой, пронизывающей ночью без звезд, приплыли на шлюпке с двумя или тремя пассажирами, оказавшимися местными жителями, нас не хотели принимать. Здорово под хмельком патлатый лесничий, выслушав наш сбивчивый рассказ, спросил, есть ли у нас вызов. Вызов? Мы сами его бросали – судьбе, ветру, этой ночи, сквозь которую нас вез старый теплоход, точнее, он вез нас две ночи, и мы как цуцики дрожали на палубе, грелись у вентиляционных люков, потому что в каютах все места были заняты, да и денег у нас уже не было, последнее истратили в ресторане – на еду. Но, оказывается, тут были другие порядки. Брошенный вызов – это тряпка. Вызов должен быть получен. А раз не получен, о чем говорить? Этот лесничий в фуражке, из-под которой торчали патлы, был просто философ, хотя и не догадывался об этом. Да и кто догадывался? Мы? Посинелые задохлики, искатели приключений, у которых животы подвело? Сейчас бы я сказал ему, что вызов был получен еще в детстве, а может, в утробе матери. Иначе как объяснить наше прибытие сюда без копейки денег?

Берег, черные волны, смутная полоса песка и громоздящаяся позади лесничего заповедная ночь. И он оборачивается и бросает своему подручному с огромным фонарем и в брезентовом анораке: «Шлюпка, однако, вернется, и…» Он отправлял нас к матери. И почти тридцать лет спустя – то же самое. А что могло измениться?

Отдав приказ, он удалился. На ветру не мед стоять. Да и, наверное, его собутыльники еще поджидали. Мы молча, с досадой и печалью глядели ему вослед, потом оборачиваемся к огням теплохода, остановившегося довольно далеко от берега этой обширной бухты. Что дальше? Куда? Плечистый лесник мигает фонарем матросам, требуя шлюпку. Интересно, что нам скажут на теплоходе? Билеты были куплены только до заповедника. А дальше кто будет платить? Лесник мигает. Волны гремят. Мы видим, как приставшую к теплоходу шлюпку в свете прожектора поднимают на борт. Даже слышим звяканье цепей сквозь вой ветра. «Хрен они вернутся!» Мы ничему не верим. Ни на что не надеемся. Тупо стоим, смотрим.

И теплоход тронулся, загудел на прощание. Лесник засмеялся, повернулся к ветру спиной, сунул фонарь под мышку, нагнул голову, прикурил, глянул на нас из-под козырька лесниковской фуражки. «Ладно, пошли. Он через два дня вернется». Мы сначала не сообразили, о ком, о чем речь. Потом догадались: о теплоходе.

Мы всходили на заповедный берег, шли за нашим провожатым, уже не радуясь и не печалясь, – нам было на все наплевать, забраться бы в спальники. Впереди темнели силуэты домов, деревьев. «Мы бы в тайге перекантовались», – сказал Валерка. Лесник усмехнулся: «Пошли. Здесь заповедник».

Он привел нас к себе. Но это был, как выяснилось позже, не его личный дом, а что-то вроде общежития с тремя отдельными входами. Треть дома и занимал этот парень. Звали его Димкой. «Печь я затапливать не буду, – сказал он, зажигая керосиновую лампу. – А электростанцию у нас на ночь отключают. Так что, ребята, чай утром». Мы легли в пустой комнатке, где, кроме трех железных коек с сетками, ничего не было. Какой, к черту, чай. Здесь не гулял байкальский ветер, сарма, култук или как там его – ветров на этом море посреди горных хребтов, заросших сосновыми борами, пихтами, кедрами, как в мешке Нептуна. И полы не качались. И не гудели осточертевшие вентиляторы. Нет, мы сыты были морской жизнью. Мы – я, почитатель «Моби Дика» и… и…

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на железной койке в пустой комнате с грязными, оборванными обоями и потолком из желтоватых некрашеных сосновых ровных и плотно подогнанных досок. Высокий прямоугольник окна сиял небом, солнцем и зеленью кедра, росшего прямо напротив окна. Валерка в спальном мешке казался морским котиком, уловленным железной сетью судьбы. Я растянулся во весь рост в своем спальнике, радуясь, что мы их не продали, мешки, лучше голодать, чем мерзнуть. Хотя чем ты голоднее, тем труднее сохранять тепло. Голод и холод близнецы. Но сейчас я чувствовал только голод. Очень сильный. И уже прикидывал, не продать ли «Альпинист-305», мой верный транзистор, чуть, правда, оплавившийся от костра еще на откосах Днепра. Да, увы, первыми мыслями на заповедном берегу были коммерческие прикидки.

Я выбрался из спальника, натянул штаны, рубашку, надел индийские туфли, единственную мою обувь, точнее, не мою, а старшего брата: он служил в армии, мои шузы развалились, ну и пришлось позаимствовать его еще новые, не босиком же ехать или в резиновых сапогах – через полмира?