Геннадий Ананьев - Орлиный клич

– Душевный разговор возможен между друзьями. Так мне представляется.

– Может, ты и прав. Только как это можно, чтобы зенитчик зенитчику не друг?..

Первый контрольно-пропускной пункт. Лейтенант Богусловский начал было доставать удостоверение и предписание, но шофер остановил его и, открыв дверцу, крикнул подходившему контролеру:

– Здравствуй, старшина! Груз у меня – штатный. Пассажир один. Зенитчик. К нам.

Пожилой старшина, в ватнике, из ополченцев, должно быть, козырнул в ответ и приказал открыть шлагбаум.

Пропустили их и на втором шлагбауме, тоже козырнув уважительно, и на третьем. Владлен спросил, не утерпев:

– Всех, что ли, так – на слово?

– Ишь ты, всех… За всю Русь не ручаюсь, а по трассе слух обо мне идет. Покольцевал я тут. Туда – снаряды и патроны, оттуда – раненых. ЗИСы, бывало, на рамы садились, а я буксовать почти не буксовал. Талант. А его, лейтенант, уважают.

«Неведома скромность, – с неприязнью заключил Богусловский. – Нахальством себе цену набил. Со всеми покровительственно на “ты”, вот и уступают».

Но вывод тот продержался у Владлена лишь до поворота с Можайского шоссе. Шофер остановил машину, неспешно обошел ее, приседая и рассматривая, все ли на своих местах под днищем, затем начал подспускать шины. Делал он это тоже без спешки, расчетливо: надавит чуток на ниппель и – пинок сильный по скату, второй, третий, еще надавит на ниппель, еще… И только, когда определит он с помощью пинка, что упругость стала такой, какая должна быть, тогда переходит к следующему колесу.

Чудно, кажется Богусловскому, ведет себя шофер Иван Иванов. Сколько он видел, все шофера перед трудной дорогой проверяют скаты, чтобы поднакачать их, а этот осадил их наполовину. Расплющились, едва обода до земли не достают.

– Ну что, лейтенант, вперед! Благословясь, как отец мой, покойный, говаривал.

«Да как же тут ехать?!» – чуть не вырвалось у Владлена. Крутой спуск с шоссе и сразу – узкий, едва втиснуться машине, коридор в метровом снегу, уже заметно подтаявшем, потяжелевшем, а сама колея тоже не подарок: в ямах и колдобинах. До леса, где снега поменьше, около километра. Здесь бы верхом или, куда ни шло, на бричке. Но на полуторке?!

Машина тем временем, поскрипывая облезлой щелястой кабиной и покряхтывая мотором, сползла в коридор, потом подпрыгнула на первой ухабине и, вроде бы осерчав, заурчала грозно и, рыская носом меж высоких сосулистых стенок, поползла вперед, то ровно, то рывками, пробуксовывая с надрывным воем. Лес все ближе и ближе. Вот он – спаситель. Шофер сбросил газ и, остановив машину, вздохнул облегченно:

– Теперь дома, считай.

Владлен отер ладонью вспотевший лоб, и шофер не преминул пустить шпильку:

– Я крутил – у тебя спина взопрела? Ну, остудись чуток, да начнем качать. Диски иначе погнем на корнях.

Качали по очереди. Иван Иванов время от времени пинал покрышку, комментируя: «Еще малость», – и, только когда сапог упруго отскакивал от ската, шофер, сделав еще несколько качков для верности, изрекал:

– Теперь – в самый раз. Переходим, лейтенант, на следующий.

Владлен незаметно для себя перестал бычиться на вальяжность Иванова в обращении; «прокручивая» только что проделанный путь, он все более и более проникался уважением к этому на вид нахалистому бойцу.

«И колеса, должно, не попусту спускал, – думал лейтенант Богусловский, старательно работая насосом. – Мастер своего дела».

– Сомневаешься небось, для чего на скаты, почитай, посадил, а теперь до предела накачиваем? – будто уловил мысли Владлена Иванов. – Ну-ну, не гляди так. Все спрашивали. Это ты чего-то дичишься. Так вот: не знаю в точности – для чего. Отец научил. Сказывал, снег цепляет лучше, когда мягче колесо. И по грязи тоже лучше. Семейный опыт, можно сказать. – И поднял палец, замерев. Потом кивнул: – Точно, летят. Застрянь мы с тобой на поле, крышка бы нам была. Как пить дать – крышка. Для фашиста машина – ох какая цель!..

Вскоре и Владлен услышал гул летящих самолетов. Знал он его, этот наплывающий гул. В училище приучали к нему. Робел поначалу от его враждебной необычности, но потом попривык, а вот теперь вновь почувствовал себя неуютно. Поежился невольно. И тут же – колкость. А может, заботливость? Своеобразная. Как знать!

– Не дрейфь, лейтенант. В сторонке мы. Шальная может шарахнуть, это верно. Только не будет ничего: везучий я. А если воевать торопишься, то, скажу тебе, зря вовсе. До отвала насытишься. Часом раньше – часом позже… Так что – не дрейфь.