Геннадий Ананьев - Орлиный клич

Вскоре после сегодняшней самокрутки и поднырнул к Темнику с просьбой своей забытый им «глаз шефа».

Самого главного, с чего, собственно, и образовалась странная просьба, Темник тоже не знал. Раиса Пелипей побывала у священника. Нет, не на исповеди. В доме побывала. Ходила по просьбе шефа. Чтобы предупредить, как будто своя, об опасности. Недовольны, дескать, немецкие власти его проповедями, возмущают они людей на непослушание. Вызнала, дескать, что намерены арестовать его. Вроде бы вполне оправданная миссия, да что-то лишнее сказала Пелипей, допустила какую-то оплошность, вот и возникло у священника, а особенно у церковного сторожа подозрение. Послали они срочно связного к Первому. Предупредить бы его, чтобы никому ни гу-гу, да невдомек. Каждому, считали, известно, что не в оловянные солдатики игра идет и нужно ли о конспирации много говорить. Раз связной, значит, связной. Кому велено что передать, тому и передавай, иным всем, клещами пусть вытягивают, ни слова. Вышло же вон как. Плохо вышло. Не предупредили – вот и распустил язык.

Ни одна сторона из всего случившегося пока ясного для себя вывода не сделала, но «глаз шефа» решил на всякий случай не допустить встречи попа с секретарем райкома. Канет он в Лету, и – все. Если не успеет засада – один справится. Живым, может, тогда не удастся взять, но болото укроет грех. Если же дело пойдет по его предложению, тогда… Тогда шефу карты в руки.

Как бы вольно дышалось Темнику, знай он все это! А он мучился мыслями. Шагал, однако же, бодро за длинной партизанской цепочкой.

Вот наконец твердая земля и прекрасной густоты подлесок. Хоть дивизию прячь. А партизаны еще осторожней стали, посылая дозоры не только вперед и в бока, но и тыл не оставляли без пригляда. И только когда спустились в непролазно-хмурый овраг и, выставив охранение, расположились на отдых, напряжение спало. Тут уж никакой неожиданной засады фашист не устроит.

Блаженность, однако, постепенно уступала утомительности – от ничегонеделания, от ожидания ночи. А мысли всякие в голове, когда руки не заняты. Иные партизаны даже сетовать начали: для чего, дескать, так задолго из базы вывели? Обложит ненароком фашист, как медведя в берлоге, – куда деваться? Тут много не навоюешь. Вспоминать стали не ко времени ту зимнюю операцию, о погибших заговорили, как о живых. Темник же доволен: пусть тревожатся, пусть души наизнанку выворачивают, а пройдет операция хорошо – авторитета ему еще добавится.

Ночь подошла. Не летняя еще – особенно не разоспишься. Костерок бы, только не велено даже курить. Дым есть дым. Его в кулаке не укроешь. И с каким удовольствием пошагали партизаны к месту засады, когда поступила на то команда! Потом каждый так себя упрятывал в кустах, чтобы сорока и та не затараторила бы, появись она поблизости.

Почти для всех партизан лежанием в кустах так и закончилась операция. Едва заря уступила место солнечной ясности, как запылила колонна заключенных и вскоре уже разошлась по делянке. Вот уже застучали топоры, завжикали двуручные пилы, запонукал горластый эсэсовец, прохаживаясь по спинам и головам заготовителей стеком под одобрительные восклики других охранников. Потом четверка эсэсовцев, вскинув пулеметы на плечи, разошлась по своим углам, вовсе не думая, что это их последние шаги в жизни.

Дальше все произошло по плану Рашида Кокаскерова. Даже партизаны не видели и не слышали, как разведчики порешили пулеметчиков, и для всех совершенно неожиданно хлестнул одиночный выстрел, от которого ткнулся носом в грязный мох эсэсовец-понукатель. Распрямились узники, оторвавшись от работы, а потом попадали, прижимаясь к поваленным деревьям, чтобы укрыться от пулеметных очередей, что глядят зловеще стволами по углам делянки. Но летят мгновения, вековечно долгие, а тихо вокруг. Только поодаль птахи свиристят.

Самые смелые начали поднимать головы, озираясь тревожно и удивленно. Что произошло? Чудо – и все тут! А вот и явь: Темник с Кокаскеровым вышли из лесу на делянку.

– Вставайте. Вы свободны. Без шума всем построиться и сюда, в лес. Пойдем на партизанскую базу. Быстро пойдем. Очень быстро!

Кто-то крикнул было «ура», но на него цыкнули и с лихорадочной спешностью, еще не веря счастью и боясь выстрелов в спину, бросились в лес, который укроет от лихой пули, от злого взгляда, от ненавистного стека.

Всяким виделся и видится русскому человеку лес. В нем, фантазией взрощенный, царствовал леший; в нем избушки мучились на курьих ножках, укрывая за своими бревенчатыми стенами злых или добрых колдуний; здесь вольничал Соловей-разбойник – гроза богатеев нечестных; у леса отвоевывать приходилось мужику-славянину земли пахотные; но лес обогревал, из леса строили дома и терема, в лесу ломали веники для парных бань, а самое главное – лес укрывал от степняков-налетчиков, помог выстоять в иговое лихолетье да так и остался в нашем понимании спасителем. В лесах же скопила Россия силы против татар-извергов. Французы тоже испытали на себе силу партизанскую, укрывал которую до срока лес. И вот теперь, когда застонала земля советская под игом чудища многоголового и многозевого, лес приютил в чащобах своих мстителей, патриотов земли вольной.