Ирина Кашкадамова - Лабиринт для черного пса

Плащ оказался хороший, добротный, тёплый, это удачно я так подсуетился… Если ещё с ними в их Эгею отправиться… или Македонию. Что-то я не понял, откуда они.

– Вы из Эгеи или Македонии? – осторожно поинтересовался я.

То, что Македония очень далеко, на задворках земель ахеменидов, входит в одну из самых бедных сатрапий, Скудрию, я слышал. А вот Эгея где?

Лежащий юноша хмыкнул:

– Эгея это та же Македония. Эги у нас сакральный город, старая столица.

– Александрос, только к вечеру к Ифесу подъедем. Может, привал? Хоть поедим, – обратился к юноше взрослый всадник, с уважением, с почтением обратился.

Я-то думал, что мы в обоз к сыночку чьему-то пристроились, а этот юноша, оказывается, сам правитель, командующий всеми войсками Македонии. Хотя…

– Подожди, твой отец басилевс Аминта? – поинтересовался я у хозяина, приютившего нас.

– Аминта, – согласился юноша. – Аэрроп, за поворотом остановимся, пусть гости наши у костра погреются. Поедим и дальше.

– Э… Я слышал, что Александроса, сына Аминты, убили. Птолемей убил на свадьбе. И власть захватил, – вспомнил я последние новости, которые слышал.

Юноша, засмеявшись, закашлялся. Больной он что ли? Может, и убивали, да не добили.

– Отстань, не смеши, – отмахнулся от меня македонский александрос. – Ты меня ещё на живучесть проверь, не умертвие ли я.

Мысль эта мне показалась здравой. Я слышал, что иногда мертвецы возвращаются и выглядят как живые, а ночью потом тащат своих жертв в некрополь, где приносят в жертву своей хозяйке Экате.

– А Геша и проверит. Он у нас такой подозрительный, зато с бурной фантазией, – ехидно заметил Маржик.

– Тор, дай ему руку, пусть потрогает и убедится, что живой, – молодой рослый всадник другой стороны телеги словно заразился от Маржика ехидством.

Но ничего, я сам пощупал македонского александроса; действительно, пока живой – вот долго ли ещё протянет, неизвестно.

– Ранен что ли, – тут же определил я.

На жрецов учились, только из школы вышли, еще что-то помним.

– Давай, я тебе заговорю твою рану, а то скоро так же по реке отправишься.

– Ах, да, вы же жрецы, – александрос стянул с себя хитон.

Рваная рана пересекала грудь. Я припал к ней губами, ощутил кровь на вкус. Яда не было, но ощущалось что-то терпкое чуждое. Пришлось отсасывать, иначе эта гадость не даст ране затянуться. Облизнув кровавые губы, я тихонечко начал шептать над раной, чтобы сила зла не спугнула живительные всполохи.

Есть разные школы врачевания. Во врачебной школе на Косе предпочитают лечить травами и ножом, у нас, в Эпидавре, – травами, заговорами и сновидениями. Так учат в школах Асклепия, но врачевание есть и в других жречествах. Есть лекари у Вакха, имена они получают Ясонов, это врачи во флоте. Готовят врачевателей и в храмах Аполлона, и в храмах Ермеса, и в жречестве Амфитриты, да много разных. Нас в Эпидавре учили не только травам, но и заговаривать раны.

Я соскочил с телеги, сорвал подорожник. Потерев его, приложил к ране. Склонившись над раной, я зашептал. Слова каждый раз рождались сами согласно ситуации, в этом и заключался навык шептунов:

– Ржа гремучая, ржа пущена, в струпья уйди, течь прекрати… Дерн, дерись, земля, крепись, а ты, кровь, уймись, – трижды произнёс я, сплёвывая в сторону.

Что-то в этой крови словно лишнее, чуждое, не яд, что-то иное. Если эти македонцы меня приютят, накормят, напоят, возможно, и разберусь. Просто так силы расходовать мы уже давно перестали, просто так только желторотая детвора лечит на первом году обучения.

– И всё-таки, почему ты не мёртв? – поинтересовался у александроса Македонии Маржик, когда мы наконец встали на отдых и разожгли костёр.

Я сел поближе к огню, чтобы наконец согреться. Всадник, которого звали Аэрроп, повесил над костром котелок с водой, набранной тут же в реке. Я заметил, что в город македонцы особо не спешили.

– Что вам в Ифесе надо? Что дома не сидится? – поинтересовался я у них, прогревая руки над огнём.

– Учусь я в Ифесе, в храме Ифеста, – александрос, вздохнув, подсел ко мне.

Водой из фляги он смыл засохшую кровь с тела, посмотрел на рану, затянувшуюся розовой, нежной плёнкой.

Оценил и похвалил меня:

– Хорошая работа.

Я сделал знак благодарности. Видя, что от объяснений ему не отвертеться, александрос начал объяснять:

– Учусь я в Ифестионе, уже и имя получил Аминтор – добрый коваль. Коваль это разновидность кузнечного дела.