Мишель Зевако: Нострадамус

Тогда Рено склонился к голове, которую откопал в груде пепла, и очень нежно обтер ее куском заранее приготовленной белой ткани. Мари, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, попыталась закрыть глаза. Но веки не хотели опускаться. Рено еле держался на ногах и дрожал, словно его била лихорадка. Дважды он пытался поднять с земли легкую ношу, и дважды силы изменяли ему. Наконец он справился с собой, взял в руки мертвую голову и, все еще пошатываясь, простоял так несколько минут.

Мари опустилась на колени. Она думала, что не выдержит этого зрелища, что сейчас умрет сама. Рене плакал. Мари, слушая его надтреснутый голос, тоже обливалась слезами.

— Матушка моя, моя бедная старенькая мама, простите! Простите меня и простите этого ангела, который явился на ваше погребение…

Испуганная Мари с трудом сдержала тяжкий вздох, похожий на мучительный стон.

— Правда, матушка, вы ее простите? — захлебываясь рыданиями, продолжал молодой человек. — Это же не ее вина, что я остался в Париже и вам пришлось ждать! Она же не знала, матушка! Если бы она знала, что дочь Круамара расставляет вам сети, она бы сама уговорила меня бежать, настояла на том, что надо спасти вас. Разве не так, Мари, моя обожаемая невеста?

— Так, — ответила Мари, впиваясь ногтями в собственные ладони, чтобы не закричать.

— Поэтому простите, простите ее, матушка! — словно в бреду, повторял и повторял Рено.

И в эту минуту голова… мертвая голова… обескровленная голова открыла глаза note 1. Мари слабо вскрикнула, охваченная беспредельным ужасом. Рено, словно от внезапно обрушившегося на него удара какой-то таинственной силы, снова пошатнулся и стал едва ли не таким же бледным, как голова, которую он все еще бережно держал в руках. Но почти сразу же опомнился и произнес с мрачной торжественностью:

— Мертвые слышат…

Воцарилась глубокая тишина, такая, будто с незапамятных времен над Парижем не раздавалось никакого шума, ни одного звука. Гревская площадь уплывала во тьму. Мари дрожала, словно холод склепа пробирал ее до костей. Ей казалось, что она — вне реальности, вне настоящей жизни, что с этого мгновения и навсегда она погружается в мир снов.

— Видишь, — сказал Рено с экзальтацией, граничившей с безумием, — видишь, она простила нас, Мари! Значит, мы можем спокойно жить и любить друг друга… Моя мать благословила нашу любовь.

Душераздирающий вздох Мари стал ему ответом.

— А вы, матушка, — продолжал между тем Рено, — спите спокойно. Я сдержу свое обещание. Я снова повторяю клятву, которую произнес, когда вы открыли мне имя доносчицы. Я говорю: матушка, вы будете отомщены! Дочь Круамара умрет той же смертью, что умерли вы: в пламени!

Мари изнемогала, ее словно раздавил тяжкий груз вины. Она оперлась руками о землю, боясь упасть, и больно закусила язык, чтобы не закричать во весь голос: «Пощадите! Смилуйтесь! Смилуйтесь над Мари де Круамар! Смилуйтесь надо мной! Смилуйтесь над моей любовью!»

Стук молотка, бившего по железным шляпкам гвоздей, вернул ее к реальности. Девушка с трудом поднялась. Рено уже положил мертвую голову матери в дубовый гробик, накрыл останки припасенной для этого материей, а теперь заколачивал крышку. Он сказал просто:

— Мари, постарайтесь быть храброй до конца. Посветите мне.

Девушка, которой казалось, что она сходит с ума, едва понимая, что, собственно, она делает, взяла фонарь и встала рядом с Рено. Он вбивал гвозди. В эту минуту тяжелые размеренные шаги нескольких человек раздались где-то в ночи неподалеку от них. Шаги отдавались эхом по спящей Гревской площади.

Это был патруль лучников королевской охраны, которым командовал офицер из Лувра. Рядом с офицером шли двое мужчин, на вид — дворянского происхождения. Может быть, они настояли на том, чтобы их взяли с собой патрулировать улицы ночного Парижа, потому что были друзьями офицера, руководившего небольшой группой, а может быть, наоборот, патруль был предоставлен в их распоряжение для поисков кого-то, кого знали только они… Вооруженные люди резко остановились, заметив Рено и Мари, они замерли в суеверном страхе. Кто это стоит на коленях, забивая гвозди в маленький гробик, — человек или призрак? А что за фигура застыла рядом с ним — это женщина под черной вуалью или статуя? Странная сцена, свидетелями которой они оказались, сцена, слабо освещенная фонариком, мерцавшим в руке женщины-статуи (или она тоже была призраком?), повергла солдат в ужас. Они попятились, наталкиваясь друг на друга и бряцая доспехами. Один из двух сопровождавших патруль дворян, напротив, подошел поближе, присмотрелся к непонятным созданиям, глухим голосом выругался со злобной радостью и вернулся к своим спутникам.