Алексей Мальцев - Роковой клад

Увы, окончательно оформиться им было не суждено.

В тамбуре Павел достал новую пачку папирос «Наша марка», взглянул на неё и подумал, что в деревне, скорее всего, придётся с папиросами завязывать. Махорка, самосад – именно этим дымят колхозники, папиросы увидят, начнут стрелять – не напасёшься!

Распечатал, закурил. После второй затяжки мысли вернулись в прежнее русло. Что же получается: Оксана просто забавлялась с ним тогда? Ну, когда теребила волосы, шептала на ухо всякие глупости… Издевалась, выходит? Притворялась!

Искренне надеясь, что девушка его поймёт, разделит его участь, он во время киносеанса в клубе выложил шёпотом ей на ухо весь их разговор с первым секретарём. Девушка даже не захотела слышать подробности. Она отстранилась от него, поднялась и, несмотря на многочисленные шиканья со всех сторон, начала протискиваться к выходу.

Когда они оказались на улице, Оксана дала волю своему красноречию:

– Со мной в деревню?! Получше ничего не придумал? Там свиньи, овцы, коровы, распутица, грязь, – возмущалась она, порой переходя на крик. – И ты хочешь, чтобы я коротала в таких… невыносимых условиях бабий век?! Я там свой шевиот и крепдешин ни разу даже не надену! Ты соображаешь, что говоришь?!

– При чём здесь шевиот… крепдешин? Зато я буду рядом, – с угасающим оптимизмом возражал Павел. – Мы вместе будем… преодолевать трудности, идти по жизни рука об руку. Жизнь – это борьба!

– Вот ты и преодолевай, – вынесла девушка свой приговор. – Ты и борись, шагай рука об руку, но не со мной, а с какой-нибудь дояркой, скотницей, птичницей…

– Не нужны мне доярки, птичницы, мне ты нужна…

– Да, и ещё, – она повернулась к Павлу, и обхватила его широкую пятерню своими ладошками. – Я слышала, там самогон пьют. Ты же просыхать там не будешь, это же твоё любимое дело! Счастливого пути!

Павел сделал последнюю затяжку, раздавил окурок каблуком сапога. Ему говорили, что Оксана – девушка дворянских кровей, заносчивая и независимая. Да он и сам чувствовал иногда, что они не подходят друг другу. Даже работа в буфете нарпита была не по ней: ей бы на балах кружиться, на приёмах красоваться, а не булочками с изюмом торговать.

Но время балов и приёмов безвозвратно кануло в прошлое! Набирала силу новая жизнь. И Павел искренне верил, что их любовь окажется выше подобных мелкобуржуазных пережитков, что Оксана откажется от этих… штучек, преодолеет в себе чуждые замашки, образумится, поймёт…

Не отказалась. Не образумилась. Более того – наступила на его самую больную мозоль! Да, случалось, Павел выпивал с мужиками из депо. Но не просто так – по поводу! У кого-то сын родился, у кого-то бабка столетняя померла – сам бог велел опрокинуть по паре стопок. Ну, случалось, пару раз напивался до поросячьего визгу.

Оксане это было известно. Но зачем же такие слова говорить?!

И всё-таки: может, не стоило там, в кинозале сразу вываливать всё на её симпатичную белокурую головку? Да что сейчас об этом! Дороги назад, скорее всего, нет. А значит, не стоит и жалеть о случившемся.

Ему приказала партия, а приказы, как известно, не обсуждают.

То, с чем он столкнулся в совхозе «Заветы Ильича», вызвало поначалу недоумение и сумятицу в душе.

Пробираясь мимо свешивающихся сапог и портянок на своё место, Павел вспомнил полные ненависти глаза раскулаченного бородача, у которого из рук пытались вырвать ребёнка. Жена бедняги после того, как у семьи в пользу образованной коммуны отписали всё: дом, землю, скот, – тронулась умом, ползала на четвереньках в грязи, повторяя то и дело «Недалече… за лесочком… на пригорочке крутом…»

Хозяина семейства ждала дорога дальняя, и плачущий на его руках ребёнок казался единственным, что ещё оставалось у него. «Не отдам, ироды! Не отдам, антихристы! – рычал он, отпинываясь от окруживших его коммунаров. – Не получите, мракобесы!»

Всё решил удар рукоятью нагана по затылку. Бородач рухнул ничком, намертво придавив огромным телом младенца, плач которого мгновенно прекратился. Павел тотчас кинулся спасать ребёнка, но его резко остановили: «О кулацком семени печёшься, тысячник?! Негоже! Тебя не затем сюда прислали. Плюнь и разотри!»

Той же ночью в пятистенной избе, утирая редкие слёзы на щеках, он твердил себе: «Это неизбежные перегибы, без этого нельзя… Скоро наступит облегчение, вот построим… лучшую жизнь… И всё сразу же будет по-другому! Обязательно будет… Надо лишь немного потерпеть».

Чуть позже он усвоил, что кулак – потому и кулак, что сделан из другого теста. Пытаться перевоспитывать его бесполезно, новых революционных идей хозяйствования он никогда не поймёт. Пока жив – будет мёртвой хваткой держаться за свой скарб. Поскольку прикипел – не отодрать. Значит, не стоит и пытаться. Бессмысленно!