Альберто Васкес-Фигероа - Силач

— Но ведь он поклялся не беспокоить вас... — новоявленный инквизитор раздавил ногтем очередную вошь, причем с такой сноровкой, словно оттачивал мастерство долгими часами. — И я знаю, что он держит слово. Так что вас обвинил не он, — покачал он головой.

— Тогда кто же?

— Возможно, некто, искренне желающий помочь нашей святой матери-церкви бороться с теми, кто обратил свои души к князю тьмы? — теперь уже монах выдержал долгую паузу, глядя на донью Мариану сквозь прищуренные веки и отчаянно притворяясь, будто закрыл глаза. — Скажите: как вам удалось поджечь воду в озере?

— Я этого не делала.

— В таком случае, кто это же сделал?

— Кто-то из команды.

— А именно?

— Я не знаю. Это может быть кто угодно.

— В том числе и вы. В конце концов, тот человек обвинил именно вас, а не кого-то другого.

— Этот человек был на борту? — поспешно спросила она. — Потому что, если это так, то он прекрасно знает, что лжет, и вам следует в первую очередь допросить его.

— Нет, его не было на борту.

— Тогда как он может быть уверен, что это сделала я?

— А почему нет? Ведь он обвинил именно вас? Ему даже в голову не пришло обвинить кого-то другого.

— Неужели вы не понимаете, что хозяйка корабля — последний человек, которого придет в голову заподозрить в подобном деянии, когда на борту находится еще более сорока человек?

— Если только эта хозяйка корабля не окажется единственным человеком, способным проделать подобный трюк, — слегка растерявшись ответил францисканец. — Я знаю десятки матросов, и ни один не способен поджечь воду в озере. Только женщина, ведьма, вступившая в сношения с дьяволом, может совершить столь чудовищное злодеяние.

— Так значит, меня готовы осудить за одну лишь принадлежность к женскому полу? Лишь потому, что я была единственной женщиной на борту? Значит, мы превосходим мужчин только в способности заключать союзы с дьяволом?

— Пока еще вас никто не осудил, — щепетильно напомнил брат Бернардино де Сигуэнса. — Процесс займет много времени и потребует участия более незаурядных умов, нежели мой. Я здесь лишь для того, чтобы определить, имеются ли достаточно веские доказательства для сомнений в вашей вере в Бога и того, что вас, возможно, завлек дьявол.

— Но вы ведете себя так, словно меня уже признали виновной.

— Инквизиция лишь спрашивает, а не обвиняет, — произнес монах, предупреждающе подняв кверху палец. — Если вас подвергнут пыткам, очень скоро вы сами признаете себя виновной.

— И вы это допустите?

— Кто я такой, чтобы противостоять законам Святой матери-церкви? — удивился монах. — Если она в своей бесконечной мудрости решит, что применение пыток является единственным способом противостоять козням дьявола, то как я могу возражать против этого?

— Пытки вынуждают лгать даже больше, чем сам Сатана.

— Я не знаю, могут ли пытки заставить лгать, поскольку никогда их не применял; но уж коль скоро я взялся за это дело, то доведу его до конца, чего бы мне это ни стоило.

— Вот уж в чем я не сомневаюсь.

— Тогда продолжим, — он вновь высморкался в замурзанный носовой платок, почесался, выискивая блох и вшей, после чего возобновил свои вопросы, уже ставшие весьма навязчивыми. — Так как вы сами объясните то, что произошло на озере?

— Могу сказать лишь то, что в Новом Свете порой происходят такие вещи, с которыми мы никогда раньше не сталкивались, вот люди и пытаются объяснить это вмешательством потусторонних сил, — ответила немка, стараясь взять себя в руки. — А вам не приходила в голову мысль самому отправиться туда и лично изучить это явление?

— Вы намекаете, что я должен лично заняться колдовством, чтобы в него поверить?

— Я говорю лишь о том, что вам стоит своими глазами посмотреть на это место, чтобы понять, действительно ли это колдовство.

— Мне не нужно никуда ехать, чтобы в этом убедиться; я и так знаю: если вода горит, когда Создатель повелел ей гасить огонь, то к этому, несомненно, приложила руку весьма сильная и столь же недобрая сущность.

— Неужели эта сущность сильнее самого Создателя, если способна опровергнуть его законы?

— Вы сейчас ступили на очень опасный путь, — заметил брат Бернардино, покосившись в сторону писца, строчившего протокол.

Предупреждение не пропало втуне, и немке волей-неволей пришлось следить за своими словами и не вступать в богословские споры, в которых ее противник всегда оказывался бы победителем, поскольку она слишком хорошо понимала, что, стоит ей выиграть подобный спор, как она тут же окажется в камере пыток.