Екатерина Глаголева: Дьявол против кардинала

А в покоях Марии Медичи уже собрались ее подруги – герцогиня де Гиз, принцесса де Конти и статс-дама госпожа де Гершвиль. В передней понуро сидели советники Манго и Барбен.

– Я царствовала семь лет, а теперь жду только венца небесного! – прошептала Мария по-итальянски. Она опустилась на колени перед распятием, но молитва на ум не шла. Снова принялась быстрыми шагами ходить по комнате, нервно хлопая в ладоши. Зрелище, которое являла собой растрепанная, полуодетая королева-мать, мечущаяся из угла в угол, было до того тягостным, что нарушить молчание не решался никто.

В двери робко заглянул дворецкий. Кашлянул в кулак, потоптался на месте, но, видя, что его не замечают, решился:

– Ваше величество, а как же мне сообщить о случившемся госпоже Леоноре? Вдове, так сказать…

– Что, у меня, по-вашему, других забот нет? – как тигрица, набросилась на него Мария. – Не можете ей сказать, так спойте! И вообще, не говорите мне больше об этих людях! Им уже давно было пора убраться в Италию!..

Дворецкий поспешно удалился.

– Ну где же этот Бресье? – ломала руки королева.

В двери снова постучали, и в них протиснулся Бресье – паж королевы-матери. Он так и остался стоять у порога, уставив глаза в пол.

– Ну что, что, говори! – прикрикнула на него Мария. – Что сказал король?

– То же, что и в те два раза, – пролепетал Бресье. – Что сейчас ему недосуг, а примет он вас, когда будет время. А еще сказал, – продолжал паж упавшим голосом, – что если вы меня снова к нему пришлете, то он отправит меня в такое место, откуда я выйду, только когда ему будет угодно…

– О Дио! – простонала королева. – Принцесса, ступайте вы к королю!

– Я?! – ужаснулась принцесса де Конти. – Да ведь я не одета… И вообще… По-моему, лучше обратиться к Люиню…

– Ах, этот Люинь, – поморщилась Мария. – Ну ладно, ступайте к нему…

Принцесса де Конти поскорее ушла, пока упрямой королеве не втемяшилось в голову что-нибудь еще. Но та никогда не сдавалась легко.

– Голубушка, – обратилась она к госпоже де Гершвиль. – На вас вся надежда. Подите к королю, бросьтесь ему в ноги, просите за меня, я должна, должна его видеть!

Статс-дама направилась к двери, которая распахнулась перед ней в фиолетовом взмахе епископской мантии.

– Люсон! – устремилась королева к вновь прибывшему. – Ну, что теперь? Монастырь?

Епископ Люсонский окинул комнату взглядом своих серых проницательных глаз, от которых не могла укрыться ни одна мелочь, и подошел к столу. Он был взволнован, но искусно скрывал свою тревогу.

– Я был у ректора Сорбонны и, услышав новость, сразу приехал сюда, – сообщил он. – У ваших дверей шотландские стрелки, меня не хотели пускать…

– Все кончено, – отчетливо произнесла Мария, глядя в пустоту. – Мой сын… Однажды мой покойный супруг хотел его выпороть, я вступилась, и он мне сказал: «Молите Бога, сударыня, чтобы я жил подольше. Не станет меня – он сурово с вами обойдется». О Генрих, как ты был прав! Всего в шестнадцать лет…

– Но… как же… мы? – наконец решился подать голос Манго.

– Не знаю! – снова резко выкрикнула королева. – Барбена я еще постараюсь спасти, а вас…

– Позвольте мне пойти к королю! – вмешался епископ Люсонский. – Не сомневаясь в христианских добродетелях его величества…

– Ступайте! – В глазах Марии снова загорелась надежда. – Конечно, не медлите!

Король в сопровождении свиты быстрым шагом шел по коридору. Из-за угла выскочила поджидавшая его госпожа де Гершвиль и бросилась на колени:

– Ваше величество, взываю к вашим сыновним чувствам!

– Встаньте, сударыня! – велел ей Людовик. Природная вспыльчивость боролась в нем со смущением и множеством других нахлынувших чувств, из-за чего он заикался чуть сильнее обычного. – Королева – моя мать, но я – король, – сказал он, не глядя на статс-даму. – Ранее она не относилась ко мне как к сыну, я же тем не менее всегда буду относиться к ней как к матери. А теперь ступайте, у меня срочные дела.

Де Гершвиль удалилась, пятясь и кланяясь.

Малая галерея Лувра была заполнена придворными. Вошедшего короля чуть не раздавили. Дюжие гвардейцы подняли его на руки и поставили на бильярдный стол, к которому кое-как протиснулись де Люинь, Деажан и прочие приближенные. Стоя на столе, Людовик упивался зрелищем людского моря, бушевавшего вокруг него, и на лице его был одновременно детский восторг и жестокое выражение охотника, настигшего свою добычу. В месиво из коричневого, красного, желтого и золотого вклинилось лиловое пятно, медленно и трудно продвигавшееся к краю бильярда.