Алексей Витаков - Гнев пустынной кобры

– Василики, не ешь много ягод. – Панделис с доброй улыбкой посмотрел на жену.

– Ой, – девушка плеснула руками, и чашка слетела с подола, – опять увлеклась. Ничего не помню. Трясет очень. Нам долго ехать?

– Прилично. Я должен отойти к развалинам холма. Я нагоню вас. Только не переживай. – Панделис указал рукой на темнеющие в ночи руины.

– Панделис, прошу тебя, не надо.

– Василики, я должен проститься с братом. Василеос ждет меня там. Я быстро.

Панделис хлопнул по крупу мула. Тот в ответ, дернув ушами, издал высокий, но негромкий ослиный крик, дескать, давай, но недолго. Уже через минуту безрукавный кафтан и полоски белой рубахи растворились в сумерках, только шаги по мелкому камню и цоканье копыт вперемежку с тележным скрипом еще какое-то время продолжали доноситься, гулким эхом раздаваясь по понтийскому предгорью.

Между белеющими, точно кости, белыми камнями развалин Панделис нашел брата. Тот стоял на самой вершине холма, глядя сверкающими черными глазами на утонувший во тьме Амис. За длинный пастушеский посох его вдруг зацепилось своей белокудрой овчиной маленькое облачко, но через секунду сорвалось и полетело дальше, едва качнув посох в тяжелой смуглой руке.

– Василеос!

– Панделис! Поднимайся осторожнее, не беги, здесь большие острые камни. Ты привез провиант?

– Да. Но немного. Иначе бы вызвал подозрительные взгляды. Только одну повозку.

– Хорошо.

Огромные белые камни древних развалин торчали в разные стороны заостренными гранями, похожими на хищные зубы акул, словно являя собой грозную охрану былых времен. Панделис, осторожно огибая препятствия, поднялся к брату на самую вершину.

– Вы правильно делаете, что уходите. – Василеос потуже затянул на себе овчину. – Еще пару недель назад мы перехватили посыльного от Энвер-паши, шедшего в Амис. Он рассказал нам, что в Стамбуле готовится план по уничтожению греков. Они с нами сделают то же, что с армянами.

– То есть призывом в амеле-тамбуру не ограничится?

– Увы, нет. Грекам нужно уходить всем под защиту русского царя. Но ведь большинство не поверит этому. Человеку трудно оставлять нажитое.

– Но это наша Родина! Почему греки должны все бросить?

– Вот поэтому мы будем сражаться. – Василеос горько вздохнул. – Правда, кроме мотыг, оружия никакого. Сегодня турки забирают всех мужчин в рабочие батальоны и по пути в Пирк истребляют больше половины, остальных уже на месте – выживают единицы, – а завтра они погонят все население вглубь страны под предлогом нашей неблагонадежности. И просто всех перебьют, как скот.

– Брат, я хочу остаться с тобой! – Панделис схватил брата за запястье.

– Нет, Панделис. У меня и так много ртов, которые нечем кормить зимой. Ты думай об одном, что Василики любит тебя. Не делай глупостей.

– Мария тоже любит тебя, Василеос. Однако ты здесь.

– У нас нет детей и не будет. А это многое меняет. Ну все. Тебе пора. Мои люди уже разгрузили повозку.

– Может, ты возьмешь и мула?

– Нет. Спасибо. Иначе слишком много вопросов будет к тебе.

– Там отец. – Панделис явно искал предлога подольше побыть с братом. – Смог собрать несколько старых охотничьих ружей. Хоть что-то на первое время. А-а, ты знаешь, Мария не захотела уходить с нами. Она сказала, что…

– Довольно, брат. Есть вещи, которые уже не вернешь. Это ее право.

– Но что она сделала плохого?

– Ничего. Просто мое сердце остыло. Как бы ни было больно, лучше уйти. В этой жизни никто никого не бросает, просто один находит другую дорогу или уходит вперед, другой остается жить в своих воспоминаниях. Никто ни в чем не виноват. Свой путь каждый выбирает по силам и лишь для того, чтобы получить знания для следующей загробной жизни.

– Ты стал мудрым, как отец. И говоришь так же. Я хочу что-нибудь от тебя в дорогу.

Василеос сдернул с головы платок.

– Возьми. К сожалению, больше ничего не могу тебе дать.

Панделис еще долго смотрел в темноту, где растворилась широкая спина брата, держа в руке его платок, густо пахнущий потом.

Он медленно спустился по склону, не замечая, как острые камни царапают тело и рвут одежду. Старый отцовский мул беспокойно стриг воздух большими ушами, нетерпеливо переминаясь с копыта на копыто. Ему явно не понравились чужаки, разгрузившие его повозку. И он провожал их сдавленным, высоким хрипом.

Панделис прижал голову мула к груди и долго стоял так, не сдерживая слез, которые были больше самих глаз.