Дмитрий Абрамов - Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси

– Я слышала, ты был ранен. Заживает ли рана?

Спросив, женщина повергла его в недоумение, ибо дала понять, что знала и об этом. Немного смутясь, Хилвудий отвечал:

– Рана телесная почти не приносит мне страданий, тем более что её врачуют лучшие лекари. Но поверь, прекраснейшая, моя душевная рана страшнее телесной.

– Я позабочусь о твоих ранах и уврачую их лучше эскулапов базилевса, – прошептала она, чем повергла стратига в трепет. – Я подарю тебе редкие целебные снадобья, и ты возблагодаришь Господа.

– Я уже благодарю тебя, госпожа, и теперь смею просить о новой встрече, – с трепетом отвечал стратиг.

Улыбнувшись опять только уголками губ, она молвила:

– Завтра пришлю к тебе своего раба с посланием, где сообщу о встрече. Теперь же, когда всё оговорено, иди, ибо скоро сюда прибудет сама базилиса.

Поклонившись ей, он послушно отступил в сторону и, прихрамывая, пошёл к выходу, позванивая стальным панцирем, укрытым трабеей. Уже у портала он оглянулся и посмотрел на неё. Она с интересом, развернувшись в пол-оборота, провожала его глазами. Он ещё раз поклонился ей, а она легонько махнула ему рукой. Не успел Хилвудий отвести глаз от своей желанной и направиться к выходу, как перед ним явилась стремительная и прекрасная Феодора в сопровождении своей свиты. Увидав Хилвудия и взглянув на племянницу, базилиса покровительственно и с пониманием улыбнулась. Стратиг же, с трудом припав на колени, склонился перед царицей в земном поклоне, спрятал глаза и поцеловал край её одежд…

Уже на улице Хилвудий с ликованием в сердце принял повод коня у своего отрока, с трудом, но без чьей-либо помощи всел в седло и направил коня к отведённому ему особняку близ дворца. Ярило сверкал в утреннем небосводе, разливая повсюду радость жизни, любви, весны и бытия. И казалось, не было недавно ни пожаров, ни грабежей, ни мятежа, ни сражений, ни смерти.

Спустя сутки молодой стратиг уже скакал в сопровождении евнуха своей возлюбленной и своего отрока мимо форума императора Аркадия в сторону Пятибашенных ворот. Путь их лежал на юго-запад к берегу Мраморного моря. Полдень клонился к вечеру. Погода стояла дивная. Было светло, ясно и тихо после лёгкого дождя. Хилвудий не чувствовал под собой ни ног, ни коня, ни седла. Казалось, он не скакал, а быстро плыл в бесконечном потоке большой реки, что несла его в море счастья и безмятежности. За стенами Феодосия вскоре начались виноградники, раскинувшие по холмам свои лозы с зеленовато-розовыми побегами. То там, то здесь левее всадников между холмами всё чаще просматривалась лазурная даль Мраморного моря, слышался отдалённый прибой и крик чаек. Небогатый путник вряд ли бы встретил на этой дороге селения земледельцев, убогие халупы колонов или рабов, дешёвые постоялые дворы, где можно было бы недорого перекусить, обогреться и переночевать. Нет. Вдоль дороги на один-два полёта стрелы по сторонам были разбросаны живописные постройки поместий столичной знати и богатого купечества, нетронутые январским восстанием, которое уже было прозвано в народе «Ника» («Побеждай»).

Не прошло и получаса после выезда из Пятибашенных ворот, как путники свернули с дороги влево и вскоре оказались в богатом поместье, что раскинулось на красивых прибрежных холмах у Пропонтиды (Мраморного моря). Оставив коня отроку у богатого двухэтажного особняка с широким мощёным двориком, Хилвудий проследовал за евнухом, который ввёл его в роскошные покои, отделанные зеленоватым мрамором и серым порфиром. Мраморные светло-зелёные полы были устланы коврами. В покоях было светло и прохладно. Множество цветов и вьющихся растений в глиняных горшках и плетёных корзинках украшали этот дом. Евнух ввёл Хилвудия в небольшой роскошный зал-триклиний, где царила полутьма, горело несколько свечей и светильник с ароматными благовониями, искрилась и струилась тёмно-зелёная чаша небольшого бассейна. Провожатый что-то негромко произнёс, кажется по-иллирийски, чего не понял стратиг, услышавший в ответ знакомый и дорогой ему голос. Евнух, поклонившись, удалился. Хилвудий всмотрелся туда, откуда раздался желанный голос, и затрепетал. На широком ложе, в полутьме, близ бассейна возлежала она, полуобнажённая, окутанная лёгкими серебристыми шелками. Он медленно подошёл к её ложу, устланному дорогими тканями, встал на колени, протянул к ней свои длани и тихо, не отрывая глаз от её лица, с трепетом молвил:

– Касиния, прими меня.