Коллектив авторов - Вершина Великой революции. К 100-летию Октября

Между тем семена русской революции, как и всякой другой, сеялись задолго до того, как созрели ее горькие плоды. Это нашло свое отражение во многих произведениях искусства. Одним из ярких произведений русской исторической живописи на эту тему является картина В. Г. Перова «Суд Пугачева» (1879). Строго говоря, это только эскиз к так и не написанному произведению. По первоначальному замыслу художника, это должна была быть финальная картина триптиха (то есть трех картин, объединенных общей идеей). Эпический замысел художника определялся стремлением показать глубокий смысл выступления крестьян против своих угнетателей. К сожалению, до нас не дошли даже наброски ни к первой, ни ко второй картине. Однако известно, что Перов собирался отразить в них. Первая работа должна была показывать тяжкий труд и безжалостное угнетение крестьян, изображая их работу в поле под палящем солнцем. На второй картине художник собирался изобразить крестьянскую армию на марше, уходящее за горизонт море вил и кос. Третья работа должна была изобразить жестокую расправу крестьян со своими угнетателями.

На первом плане эскиза выстроены в ряд обреченные помещики со связанными руками. Первого уже хватает за горло палач. Восставшие крестьяне с мрачными лицами толпятся вокруг. За ними зловеще возвышаются виселицы. Лица всех обращены к Пугачеву, восседающему на крыльце помещичьего дома. От имени крестьян он вершит суд и расправу над жертвами восстания. Его алый кафтан сливается с пожаром, охватившим на заднем плане картины помещичьи усадьбы. Все три части триптиха, взятые вместе, подтверждают пушкинскую оценку крестьянского бунта как «беспощадного», но противоречат его определению как «бессмысленного». Смысл крестьянского бунта в изображении Перова состоит в воздаянии за зло.

Показанная в картине ненависть крестьян к помещикам говорит о том, что имело место задолго до появления капитализма в России. Но его вторжение не только не смягчило, но, напротив, еще больше обострило тлевшие и до этого конфликты. Капитализм подтолкнул крестьян к более активным выступлениям, и надо считать естественным, что они поддержали большевистскую революцию. В этом главное, а не в том, на чем чаще всего останавливается поверхностный взгляд, – в действиях политических вождей и партий. Это, конечно, важная, но чисто внешняя сторона процесса подготовки и осуществления революции. Очень часто эта внешняя видимость принимается за сущность происходящего и критика концентрируется на том, кто из представителей этих партий что сказал и сделал. При таком подходе упускаются из виду более глубокие причины, связанные с классовыми и сословно-имущественными интересами и побуждениями людей.

Верно, конечно, что революционеры и их противники обычно предлагают разные рецепты того, что надо делать во время социального землетрясения, каким является всякая революция, но само землетрясение не может быть вызвано никем иным, кроме как Историей. Никакие жирондисты, якобинцы, большевики, исламисты не могут совершить революцию, если к тому нет объективных предпосылок, решимости преобладающей массы людей преобразовать общество на новых началах. Если же такие предпосылки возникли, то следует не обвинять революционеров, а понять причины сложившейся ситуации.

С этой точки зрения А. Солженицын в созданной им эпопее, посвященной русской революции («Красное колесо»), выступает как хороший писатель, но плохой мыслитель. Созданное им богатое полотно объясняет судьбоносное событие истории русского народа не обстоятельствами его жизни, а действием выскочивших неизвестно откуда дьявольских сил. В «Красном колесе» картины русской революции и образы ее лидеров нарисованы с явным намерением подтолкнуть читателя не к пониманию, а к моральному осуждению. Революция показана только со стороны ее жестокостей, а ее деятелям приписаны самые мелочные движущие мотивы и самые нечистоплотные приемы. Подобная трактовка революции только уводит в сторону от того, как она возникла и что означала. Сводить историческую драму к тому, что простодушный народ слепо отдается мелким шулерам, значит расписаться в своей глубокой предвзятости.

В оценке русской революции А. Солженицын противоположен Н. Бердяеву. Советский коммунизм неприемлем для обоих. Но пафос первого в осуждении революции и коммунизма, а пафос второго в объяснении того, как они возникли и что они означали. В соответствии с таким пониманием вещей А. Солженицын полагал, что избавление от коммунистического наследия революции поднимет Россию на небывалую высоту. В действительности, как мы видим, произошло прямо противоположное, она потеряла и все большее теряет свое величие. При всем неприятии бездуховности коммунизма (то есть отрицания им религии), Бердяев понимал его иначе. Он признавал экономические успехи советского коммунизма и считал перемещение в Россию центра мирового коммунистического движения неким подобием осуществления православной мечты о превращении Москвы в третий Рим.