Наталья Галина - «Времена были нескучные!..» 2 том

Дружной шаловливой стайкой в гостиную вбежали дети, опережая пытавшихся угомонить их гувернёров. «Совсем большими стали, – с любовью глядя на своих чад, подумала Александра Степановна, – старшенькому сыночку Сашеньке уже тринадцать лет (вылитый отец!), дочке Софье – семь, а самой младшенькой Катеньке, неугомонной забавнице и всеобщей любимице – уже шесть. Время – такая странная штука: то бежит неудержимо, а когда ждешь, вот как я сейчас, любимого человека и тревожишься, тянется как черепаха». Александра Степановна с нежностью приголубила детвору и ласково поглядела вслед убежавшим из гостиной детям.

Неожиданно издали послышался серебристый звон колокольчиков. Словно иглой укололи в сердце, оно ёкнуло, сжалось, в глазах блеснули слёзы: «Он!!!» Вскочила, кликнула сама не своя гувернёров, велела быстро одеть детей. Заметалась по комнате, плохо соображая, что делает. На ходу поправляя причёску, кинулась к зеркалу взглянуть на себя. Не успевая одеться на улицу, завернулась в пуховую шаль. Позвала приближённую дворню и опрометью бросилась во двор.

Звон колокольчиков раздавался всё ближе и ближе. Вот через въездные ворота каменной ограды с двумя замковыми башнями показался первый экипаж, и уже целый поезд экипажей огибал цветочную лужайку перед домом. Александра Степановна, дети, приближённая дворня выстроились перед домом. Из первой дорожной берлины легко выпрыгнул долгожданный муж. Александра Степановна рванулась к нему и вдруг увидела, что он ещё кого-то высаживает из экипажа. Прямо перед ней оказалась молодая беременная красавица. Обе женщины застыли друг против друга, и обе, словно сквозь туман, услышали слова, произнесённые Иваном Загряжским с так не вязавшейся с происходящим какой-то странной насмешливой полуулыбкой:

– Александрин, это моя вторая жена Еувфрозиния Ульрика, прости меня, так уж случилось. Фросенька, это моя законная жена Александра Степановна Загряжская.

Женщины никак не могли уразуметь происходящее. Неожиданно Ульрика, лишившись сознания, как подкошенная, упала к ногам своей невольной, но такой же несчастной соперницы. Александра и слуги кинулись к ней. Загряжский, отдав сопровождающим приказание выгружать вещи, а слугам перепрячь лошадей, стремглав взбежал на крыльцо и направился в спальню отца. Он крепко обнял старика, поцеловал и, не ответив на его вопрос: «Надолго ли?», быстро спустился во двор. Ульрику уже внесли в дом. Во дворе остались дети и слуги. Иван неторопливо подошёл к детям, рассеянно поцеловал каждого и погладил по голове, позволил приближённым слугам приложиться к руке. На крыльцо выбежала Александра и кинулась к нему:

– Иван, что же это? Как ты мог?!

– Сашенька, какого ответы ты ждешь от меня? Ты ведь всё прекрасно поняла. Виноват перед тобой и детьми бесконечно. Перед ней виноват ещё больше. Она ведь ничего не знала о тебе. Ей деться вообще некуда, и под грудью у неё мой ребёнок, брат или сестра наших детей. Могу только уповать на твою сердечность, христианское великодушие и поручить её твоему доброму уходу. Не проминай лихом.

Александра стояла, молча, глотая слёзы. Загряжский развернулся и пошёл в сторону экипажей. Несколько офицеров переговаривались у берлины, ожидая его.

– Что дальше? – спросил молодой поручик.

– Едем в Москву, в мой дом. Не люблю душераздирающих сцен. Бабье дело, сами разберутся.

И вереница экипажей, заливисто звеня колокольчиками, резво укатила прочь.

Москва не развеяла хандры Загряжского. Всех московских знакомых он с визитами объехал. Всё как прежде, ничего нового. Даже утехи московские не вызвали в нём никаких положительных откликов. Офицерские пирушки надоели, восторги женщин и их обожание, не вызывали прежних эмоций и желаний. Посетил он и модные аристократические салоны, где кипели споры о политике, искусстве, литературе, велись диспуты на философские темы. Там он надеялся взбодриться новыми идеями и заразиться подлинной увлечённостью дискутирующих, но не нашёл ничего, кроме пустопорожних разговоров и этикета, похожего на театральное представление. Кругом реверансы, чинные поклоны, создающие острое ощущение наигранности.

Одна страсть не отпускала его во второй столице – приступить к организации театральной труппы из своих крепостных в имении Кариан. Она поглотила его целиком настолько, что всё произошедшее в его жизни за последние годы подёрнулось каким-то полупрозрачным покрывалом, и не отзывалось в сердце ничем, кроме удивления: «Неужели это действительно было со мной?»