Андреа Риккарди - Жить вместе в 21 веке

Сложно жить вместе христианам и мусульманам в африканском колоссе – Нигерии. Первым серьезным африканским кризисом после деколонизации была ужасная война 1967–1970 годов за независимость нигерийского района Биафры. Образ голодающего ребенка Биафры стал символом африканской нищеты. Но и в последние десятилетия было немало кризисов. Нелегко жить вместе в Кот д’Ивуар: страна до сих пор разделена на север и юг, мусульман и христиан, неясен статус части населения, состоящей из иммигрантов. В маленькой, но важной стране Того политическая группа наследников покойного президента Эйадемы (Eyadéma) (выражающая интересы с этнического меньшинства, составляющего чуть более 10 % населения) управляет страной, народ которой требует равных прав для всех. И примеры можно продолжить. Жить вместе в рамках единого государства – большая проблема в Африке, особенно из-за слабости государственных структур, обусловленной, в частности, трудной историей независимости многих стран.

Но это не только африканская проблема, связанная с положением на континенте. Она есть и в Азии, от Шри Ланки, десятилетиями страдающей от жестокости герильи, до Индонезии, ведущей борьбу с сепаратизмом в Ачехе. Это история многих меньшинств, требующих себе места, автономии, независимости. История так называемых коренных народов в Гватемале, Боливии, Перу, Эквадоре. Часто это история разных общин, живущих на одной территории, в одних городах. Напряженность, скопившаяся в азиатских обществах, выливается в ожесточение индонезийского большинства против экономически господствующего китайского меньшинства. Китайская исследовательница Ами Шуа (Amy Chua), преподающая в Йельском Университете в Соединенных Штатах, исходя и из опыта жизни своей семьи в диаспоре, указала на риск роста враждебности против экономически сильных меньшинств в обществах, переживающих процессы демократизации и либерализации. Более бедное большинство объявляет себя законным «собственником» общественных благ и обрушивает свой гнев на богатые меньшинства. Так было в Зимбабве под управлением президента Мугабе, откуда были изгнаны английские фермеры, но это может случиться и на Филиппинах, и среди индейцев Боливии.

Жить вместе – проблема не только окраин мира, начинающих демократий, несвободных государств или стран с произвольно очерченными границами. Вопрос этот стоит и в Европе. Подумаем о Балканах. Войны в бывшей Югославии, в Боснии-Герцеговине поставили проблему сосуществования боснийских мусульман, православных сербов и хорватов-католиков. Много было пролито крови и накоплено ненависти, и кончилось все разделением по этническому признаку. Я близко наблюдал события в Косово, где под властью белградского правительства жило албанское большинство и сербское меньшинство. Проблема остается нерешенной, несмотря на нынешнюю автономию страны. Оставшиеся сербы живут в деревнях, окруженных албанским населением, под защитой международного контингента. Сербское меньшинство живет в невыносимых условиях. Впрочем, вся история бывшей Югославии в 90-е годы – история трагического распада построенной Тито структуры сосуществования народов. Это частично искусственная постройка была создана после распада Габсбургской империи; крах ее означал декларацию южнославянских народов о невозможности жить вместе. И это произошло после падения Берлинской стены, в то время как в Европе утверждался процесс объединения.

Сегодня вопрос, как жить вместе, стоит и в более спокойных европейских странах. Давно уже идет пробуждение национального самосознания меньшинств, от басков в Испании до Северной Ирландии. Фламандцы и валлоны все больше расшатывают структуры унитарного государства в Бельгии, маленькой стране, игравшей значительную роль в мировой истории в XIX–XX веках, хотя бы благодаря своим обширным колониальным владениям в Конго, Руанде и Бурунди. Однако серьезнее всего эта проблема касается общин иммигрантов из неевропейских стран. Это проблема окраин европейских городов, которая вылилась недавно в целый ряд волнений в пригородах Парижа и других городов Франции, в восстания молодых поколений, в основном детей иммигрантов.

Бунт этих молодых людей – в основном африканского или магрибского происхождения, но по большей части французов во втором или третьем поколении – кажется примитивным «столкновением цивилизаций»: с одной стороны Франция со своими символами, с другой – их бунтарство. Молодежь одинока, без работы и без надежды. Восстание их в некотором смысле вписывается в бунтарскую традицию, характерную для французской истории. С другой стороны, нельзя все объяснить только исламом. Молодежь выражает протест против отверженности и неравенства на элементарном языке – языке насилия. Напряженность эта не новая, и акты насилия совершаются не впервые. Но сейчас все это взорвалось одновременно. Глобализация информации содействует развитию бунтарства. Телевизионная реклама дала молодым людям идентичность: «Мы знамениты, о нас даже CNN говорит», – сказал мне молодой бунтарь в ноябре 2005 года. А другой заявил газете: «Мы готовы пожертвовать всем, потому что у нас ничего нет». За четыре дня, с 5 по 8 ноября, в парижских предместьях было сожжено почти три тысячи автомобилей. Таким способом молодежь утверждала свою идентичность и присутствие во французском обществе: «Жгу, следовательно, существую».