Борис Давыдов - Московит-2

– Будет исполнено! – кивнул поляк и тут же скривился, зашипел, не сдержавшись: такая боль прострелила голову.

Хмельницкий деликатно сделал вид, что ничего не заметил и не услышал.

– Ну что же, легкой дороги пану ротмистру! Даст Бог, когда-нибудь еще увидимся.

– То мое заветное желание! – отозвался Квятковский. Он вновь со смущением и злостью ощутил, что не может побороть симпатию к этому бунтарю и схизматику. Да и не очень хочет, ежели начистоту… – Дай Матка Бозка, чтобы довелось мне принять пана гетмана, как пышного гостя, когда в крае установится спокойствие. Хоть дом мой скромен, но постараюсь не ударить в грязь лицом!

– Достойные слова столь же достойного мужа! – растроганно молвил Хмельницкий. Он тоже чувствовал неподдельную симпатию к этому заносчивому, горячему человеку, годящемуся ему в сыновья. «Это ты теперь добрый, а коли выпадет встретиться на поле брани – рубанешь, и рука не дрогнет…» – мелькнула грустная мысль. Но гетман сразу же прогнал ее. Незачем душу терзать, ведь радость-то какая: Тимош живым из Бахчисарая вернулся!

Дождавшись, пока за ротмистром закроется дверь, Богдан хлопнул в ладони. Торопливо вбежал джура.

– Что с полковником Гладким? Пришел ли в себя?

– Пришел, пане гетмане! Ох и худо же ему было! Насилу отлили холодной водой, а после он еще рассолу огуречного попил без меры. Полегчало, хотя пока еще ходит нетвердо, лицом бледный да за голову держится.

– Еще бы! – усмехнулся Хмельницкий. – Столько выпил вчера! Да и соперник у него достойный был, ей-ей достойный! Ну что же, пострадал за дело. И честь Войска Запорожского не посрамил, и язык ляху развязал… А чего же только рассолу, разве горилки ему не поднесли?

– Подносили, пане гетмане! Так он сперва зарычал, как дикий зверь, да за саблю чуть не схватился, а потом заплакал, будто жинка. Мол, уберите ее, проклятую, видеть не могу!

– Ох, бедняга! – рассмеялся гетман, не сдержавшись. – Это как же погано ему было! Ну ладно, до вечера оклемается, с Божьей помощью. А ты теперь ступай, покличь ко мне генерального писаря.

Елена медленно перевела взгляд с Дануси, белой как мел и трясущейся от страха, на пана Чаплинского. Шляхтич неподвижно распростерся на полу возле кровати с окровавленной головой.

– Меня теперь казнят, пани?! – еле выговорила камеристка.

Бывшая любовница казачьего сотника нагнулась, преодолев страх и отвращение (винным перегаром от пана Данила несло так, что тошнота подкатила к горлу), коснулась кончиками пальцев его шеи, пытаясь уловить биение пульса. Разочарованно выдохнула:

– Жив, негодяй… Чем это ты его?

– Подсвечником, пани… Вот этим подсвечником! Як Бога кохам, не могла больше терпеть! – Дануся истерично разрыдалась, подвывая, как собачонка, которую жестоко пнули. – Что со мной теперь будет, пани, что будет?!

– Да ничего не будет! – устало махнула рукой Елена. – Подсвечник-то оботри как следует, чтобы следов крови не осталось, а тряпку сожги. Сам спьяну упал, сам голову расшиб. О пол… Нет, о ночной горшок! Так и правдоподобнее, и по заслугам. – Елена криво усмехнулась. – Вот это всем и говори, и крепко стой на своем.

– Так ведь пан-то…

– А он ничего не вспомнит. – Елена брезгливо сморщилась. – Пьян, пся крев, как последний хлоп!

Пани Катарина Краливская, придирчиво оглядев, как кипит работа на лесопилке и вокруг нее, тяжело вздохнула. Стоявший рядом муж насторожился, встрепенувшись. Долголетний супружеский опыт подсказывал, что этот вздох предвещает неприятный разговор.

И предчувствия не обманули княжеского управителя.

– Адам! – в это короткое обращение жена умудрилась вложить столько упрека, горького разочарования и затаенной надежды, что пан Краливский сразу испытал жгучие угрызения совести, даже не зная за собой никакой вины. – Неужели ты и теперь промолчишь?! Наша единственная доченька, наша Агнуся… – дородная дама всхлипнула. – Такой ли судьбы мы хотели для своей плоти и крови?

Пан Краливский растерянно пожал плечами:

– Но что тебя пугает, милая? Пан Тадеуш без ума от Агнешки, он так ее любит, что жизнь за нее отдаст, не колеблясь…

– Ах, эти мужчины! – простонала супруга, заламывая руки. – Да где это видано, чтобы благородную пани сразу после свадьбы везли в хлопскую избу?! Если это любовь, что же тогда называть издевательством?!

– Ты, как всегда, преувеличиваешь! – возразил пан Адам, хоть и не совсем уверенно. – Во-первых, это не хлопская изба, а дом владельца лесопилки…