Борис Давыдов - Московит-2

Хлопнула входная дверь. Гетман гневно вскинулся было, но тут же ахнул, просияв:

– Сынку!

Тимош, оттолкнув казака, умоляюще твердившего: «Не велено никого пускать!», кинулся к отцу. Богдан, сорвавшись с кресла, шагнул навстречу:

– Ну, наконец-то… Слава богу! Ох, как же боялся за тебя, как скучал!

– А уж как я скучал, батьку! – дрожащим голосом вымолвил гетманенок, лишь чудом не ударившись в слезы, недостойные казака.

– Листы твои до меня дошли. Но все ли было так, как ты описывал? Не обижал ли хан, не грозил ли? Каково тебе, бедному, пришлось…

– Пустое, батьку! – улыбнулся Тимош, отступив, когда отец разомкнул объятия. – Теперь все позади. Хоть не скрою: напугал он меня изрядно перед самым отъездом, и было из-за чего… – Гетманенок, осекшись, с подозрением взглянул на пана Беджиховского, по-прежнему стоявшего на коленях: – А это кто такой? При нем говорить можно?

– Пленный, коего прислал мне Кривонос, – отозвался Богдан, с нежностью глядя на сына. – Покуда пусть посидит под стражею, потом еще раз с ним потолкую… Гей, Иване! – Гетман обратился к генеральному писарю: – Распорядись-ка насчет этого пана, а потом вели накрывать стол: радость-то у нас какая! Сам Бог велел возвращение сына отпраздновать! Ох, попируем!

Выговский склонил голову:

– Будет исполнено, пане гетмане! И впрямь, радость великая! – повернувшись к Беджиховскому, приказал: – Вставай, пан, да следуй за мною! И не вздумай бежать – хуже будет.

– Як Бога кохам… да ни за что на свете… – заторопился поляк.

Выйдя за дверь, Выговский подозвал стражу:

– За этим паном следить строго, но обращаться вежливо, держать в пристойном помещении! Пищи и питья не жалеть! Головой за него отвечаете! Он гетману нашему может быть полезен. Если поведет себя с умом… – многозначительно усмехнулся, глядя прямо в глаза поляку. – Ступай, пане, отдыхай, приходи в себя… Вижу, крепко тебя напугали казаки Кривоноса! Ничего, жив остался – и слава богу.

«Перетрусил изрядно… Вот и хорошо! Такой-то мне и нужен!»

Пан Беджиховский, если уж начистоту, не был трусом. Безудержным хвастуном, самодовольным болваном – да. Но и в бою был не из последних. И поединщиком слыл отменным, а просто так, за красивые глаза, такую честь никому не окажут.

Но все это осталось в прошлом. То ли правдива хлопская поговорка «на миру и смерть красна», то ли по какой другой причине, но пан Беджиховский, оказавшись лицом к лицу со страшным предводителем бунтарей, о лютой жестокости которого уже ходили легенды, вмиг утратил всю храбрость. До последней капли. Слепой, животный страх овладел всем его существом, властно подчинив себе, заставив забыть и о шляхетском гоноре, и о верности присяге, и об интересах Отчизны.

Поэтому, когда хрипящего от бешенства Кривоноса связали и вынесли из самодельного шатра, он готов был со слезами кинуться на шею Лысенко-Вовчуру. И кинулся бы, если бы не проклятая цепь… А потом, услышав требование: «Рассказывай все, что знаешь!», тут же развязал язык.

Торопливо, давясь истеричным хохотом вперемешку со слезами, рассказывал. Не жалея черных слов ни для клятого московита, ни для его белокурой «ведьмы» – княжны Милославской… Атаманов помощник слушал, недоверчиво крутя бритой головой, не в силах скрыть изумления. Переспрашивал, уточняя, грозил: не вздумай врать, за то лютые пытки ждут! Пан Беджиховский божился, крестился и снова говорил, говорил…

К концу его рассказа Лысенко твердо пришел к выводу: как угодно, но этого «языка» надо уберечь от Кривоноса, живьем доставить к гетману. Пусть батько Богдан разбирается, у него голова светлая. Тут такое дело – сам черт ногу сломит… Уж если Москва решила влезть в заваруху, да еще так странно…

Кликнув казаков, он на всякий случай уточнил: пришел ли в себя атаман, успокоился ли. Услыхав: «Пуще прежнего лютует, уж сколько воды вылили – без толку!», скорбно вздохнул, насупился. И отдал приказание, напоследок добавив:

– Ежели пан по дороге сбежит или с его головы хоть волос упадет… Вы мой гнев знаете, други! Умрите, а к гетману доставьте! Скажете там: Кривонос прислал, пленный много знает, для гетмана важен! А перед батьком Максимом я отвечу, не бойтесь.

И пана Беджиховского, торопливо освобожденного от цепи, повезли под усиленным конвоем к Хмельницкому. Какого страху он натерпелся, какие мытарства пережил за бесконечные часы скачки и кратких привалов, ловя ненавидящие взгляды мятежников, чувствуя, что они с трудом одолевают дьявольское искушение нарушить приказ и расправиться с ним, – словами описать невозможно. Язык человеческий слишком беден для этого.