Вера Золотарёва - Еретик. Книга первая

Руан, Франция

Год 1358 от Рождества Христова

Тяжелые сводчатые потолки нависали над коридорами руанской тюрьмы. Массивные каменные стены давили своим огромным весом на души заключенных. Из разных закоулков тюрьмы то и дело доносились чьи-то выкрики – отчаянные, гневные или испуганные – и почти сразу умолкали.

Проходя мимо зловонных клеток, стражники Ги и Пьер переговаривались, не обращая внимания на узников, хотя некоторые тянули к ним руки в ожидании подачки, лепетали нечто бессвязное или сбивчиво умоляли устроить им с кем-нибудь встречу. Ги и Пьер не отвечали и не вслушивались. Они привыкли слышать этот гомон и видеть подобную картину почти каждый раз, поэтому перестали толком замечать, что творится в камерах. Куда больше их сейчас тревожила тишина в одном, самом дальнем закоулке коридора, в камере, где содержали ведьму. Повинна ли эта узница и в самом деле в колдовстве, доподлинно известно не было. Но, если верить донесшему на нее проповеднику, прегрешения ее были серьезны, а со злом она находила общий язык куда лучше, чем с людьми. По крайней мере, со своими тюремщиками: пока Ги тащил ее в камеру, она извивалась, изворачивалась, намеревалась укусить или покалечить стражника. Перед тем, как решетчатую дверь заперли, ведьма ухитрилась плюнуть Ги в лицо, и вот уже день прошел, а ему все казалось, что на месте ведьминого плевка вот-вот вздуется гнойный нарыв.

Вспомнив об этом, Ги нервно потер щеку и нахмурился, резко замолкнув посреди разговора. Пьер заметил его движение и громко хохотнул, ткнув его в плечо.

– Успокойся ты! Нет там ничего. Сколько ты еще с этой щекой носиться будешь? Подумаешь, девка плюнула! Первый раз, что ли? – Он расплылся в кривой улыбке.

Ги только сильнее нахмурил брови.

– Так ведь не простая девка, – буркнул он, – а ведьма.

Пьер пожал плечами. Ги прищурился, глядя на него.

– Ты как будто не веришь, – заметил он.

Пьер снова пожал плечами и кивнул:

– По мне, девка и девка. Диковатая, да и только. Видал я таких, с норовом. – Он мечтательно прищурился. – Не отказался бы я понаблюдать то, что про нее проповедник рассказывал.

Ги округлил глаза и шикнул на него.

– Ты что такое говоришь? – воскликнул он. – Побойся Бога!

– Повидаешь с мое, и похлеще заговоришь, – качнул головой Пьер. – К тому же я хотел только понаблюдать, а не принимать участие в колдовских занятиях. Вот ты, поди, уже обмочился от одной мысли, что она на тебя из клетки посмотрит, а ведь даже не знаешь, ведьма она или нет.

Лицо Ги возмущенно вытянулось и вспыхнуло.

– Так сказал свидетель!

– Слыхал я, что он говорил, свидетель этот, – фыркнул Пьер. – Что-то вроде «третьего дня в ночной тьме в лесу она с обнаженными прелестями вышла под луну, стала на поляне, а навстречу ей выскочил заяц, который обернулся слугой нечистого, и как начнет с ней…»

– Ну да, да, – поспешно перебил Ги, – это и говорил. Самый что ни на есть колдовской… – Он помедлил, вспоминая нужное слово, но так и не нашел его. Махнув рукой, Ги снова буркнул себе под нос: – Ясно же, что ведьма.

Пьер осклабился, почесав бородатую щеку.

– Это инквизиторы пусть решают, – напомнил он. Ги смущенно потупился.

Стражники как раз дошли до дальней камеры, и Пьер заинтересованно посмотрел на узницу. Здесь, среди отребья, маравшего и без того грязные камеры тюрьмы арестованная ведьма смотрелась почти нелепо. Как благородная дама, по зверской ошибке угодившая в лапы тюремщиков и ожидающая, когда это недоразумение завершится ее освобождением. Ухоженная, с чистой кожей, в которую еще не успела въесться тюремная грязь, она была молода и красива. Даже в простом белом нижнем платье и сером сюрко из дешевой грубой ткани узница выглядела почти царственно. При этом густые светлые волосы с вплетенными в них кожаными шнурками, украшенными перьями и бусинами, не были собраны в приличную прическу, как у горожанок, а оставались распущенными, как у какой-нибудь лесной отшельницы. Только эти дикие волосы, пожалуй, и напоминали о том, как она вела себя во время ареста. Теперь же девушка казалась образцом сдержанности и кротости. Она сидела, подтянув к себе колени, не произносила ни слова и не двигалась. Даже не подавала вида, что замечает происходящее вокруг. Взгляд ее ничего не выражал.