Влад Ростовцев - Большая ловитва

Потому и решил Путята, призванный на турью охоту во главе ее, порадовать ближнего родича, младого, подающего большие надежды в охотном промысле. Именно так и объяснил. Родители и не усомнились, ведая: Молчана он любил якоже сына, а у самого Путяты рождались лишь дочери, и заезжая в то городище, непременно отправлялся с ним в лес, где обучал всему, что сам умел. Вслед разрешили они Молчану дальний путь. А Путята пообещал им неустанно печаловаться о нем.

И воспылал, аж разрумянившись, Молчан! – на две трети соответствуя строке: «Юноша бледный со взором горящим», сотворенной Валерием Яковлевичем Брюсовым, классиком из второго ряда, мистификатором, преизрядным любителем эпатажа и автором нацеленного на скандал первого в российской словесности одностишия – о бледных ногах, не закрытых, а пора бы им!

Взбурлило в нем, мнящем стать самым лучшим, ретивое…

Тем паче, и задатки имел отменные. Ведь еще в отрочестве брал из лука векшу, лисицу, дикого гуся, а со старшими и на волков ходил, когда те начинали резать скот. Да и тщеславен он был, тогдашний! И полагая себя выше многих, что таил со всем тщанием, всегда приосанивался, возвращаясь из леса с обильной добычей, и слаб был на хвалу. А тур – не косуля какая!

Однако кому доверить присмотр за Младой на дни и ночи разлуки? Ведь скоро игрище Лады у Москвы-реки, а там – и лес рядом, и соблазнов сколь!

Не умыкнули б в кусты или еще дальше! Млада, понятно, не из таковых – не для кустов она! А мало ли? И попросил он Некраса, по дружбе…

III

Вернулся Молчан не скоро. Славной, по слухам, случилась охота. Сам новоявленный герой городища полностью оправдал свое имянаречение, явив немногословие. Ведь сразу же, как объявился, огласил: столь испытал на охоте той, что и вспоминать не хочется. И будет молчать о ней! – уж не посетуйте.

А никто и не собирался сетовать: все и без того досконально знали, какова была та ловитва, дальняя, и отчего Молчан, по возвращении, не прихвастнул предъявлением хотя бы копыта от рогатого чудища. Ведь тур, уложив насмерть троих загонщиков и чуть не порешив Путяту, а и сам смертельно раненый – ясное дело, Молчаном, изловчился сигануть с высокого обрыва в глубокую реку, да так и пошел на дно вместе с копытами…

О том достоверно уведомила Чернава, жена гончара Бакулы, прознав от Сияны, вдовы шорника Погаста, чья дочь Отрада была замужем за бондарем Ставром, поехавшим на торг, не ближний, за обручами для бочек и кадушек, где встретил давнего знакомца – сапожника Гуляя, ставившего намедни лодочнику Завиду латку на голенище, а сей перевозил ловчего из отряда Путяты, что возвращался из похода ранее прочих, и за медовухой открылся лодочнику.

И лишь сам Молчан, с изрядным удивлением услышав на второй день сказ о своем подвиге, знал, чем завершилась та охота. Не сумел уберечься тогда Путята! – зато и тризна его миновала…

Поначалу рана казалась не столь грозной, пущай и кровоточила вовсю. Сам Путята, у коего все тело было в шрамах – больше ратных, а были и две отметины от медвежьих когтей, и одна – от стрелы, подлой, не брал ее всерьез.

Однако наутро, уже на обратном пути, когда оставили на лечбу двух раненых, началось нагноение стегна под перевязкой.

И пришлось, сворачивать в чащобу – к знаменитой в тех краях целительнице Добродее, бывшей, когда-то, в лета пылкой молодости, киевской, полюбовницей Путяты, позде поставившей его на ноги после жаркой сечи с дружинниками киевского князя Владимира.

Тогда ж не токмо Молчан, а и сама Добродея всполошилась. Однако сказала себе с убежденностью, от любящего сердца идущей:

– Спасла тогда, спасу и ноне!

И спасла она. Выходила! – не токмо целительством одним, а и сердцем с душою. И даже отказала ему, когда, чуть окрепнув, наладился, было, к ней, вспомнив старое. Однако Добродея пожурила его, сказав, что рано он вознамерился, ведь слаб еще, не окреп. Все ж посулила: может-де надеяться…

Потому-то и не стало скорым возвращение Молчана, помогавшего Добродее и охранявшего Путяту. Да и дорога не была ближней. А когда вернулся-таки, не был он встречен Младой, ибо накануне всерьез захворала и слегла ее мать. Кому и было сидеть с ней, ежели не дочери, любимой?

И что ж?! Не шибко опечалился Молчан, веря, что все одно встретятся. Хотя и крепко соскучился. Однако от кручины хорошо отвлекло застолье два дня кряду, на кое Добромир и Бояна, родители Молчана, не поскупились, выставив опьяняющий сытный мед.

Однако на третий день, а за два предыдущих домашние запасы хмельного истощились подчистую, опечалиться все ж пришлось. И еще сколь!