Адель Алексеева - Опасный менуэт

Поручик так был очарован смуглянкой, что из головы его совершенным мотыльком вылетела дородная жена, ожидавшая его в сельской тиши близ Торжка, и тем более покинул голову зятя богатый и властный тесть. Десять лет Спешнев жил с женой, только детей Бог так и не дал. А тут смуглянка лепечет что-то по-своему и показывает то на арбуз, то на себя, мол, скоро такой же круглый будет ее живот.

В тот год война как раз кончилась, настала пора поручику возвращаться домой. Что делать, как быть? Не думая долго, позвал он с собой смуглянку, мол, люблю и поедем вместе в Россию. Забросила она за спину мешок – и в кибитку. А древняя, как горный кряж, старуха, ее бабка, выбежала из домишка и долго что-то кричала, потрясая в воздухе кулаками, проклиная и девицу, и ее соблазнителя.

Но разве не прав был поручик Спешнев? У самого детей нет – жена не сподобилась, – неужто она не примет младенца, а заодно не простит и его? Всю дорогу смуглянка на заднем сиденье промолчала. Ноги покрыты шкурой, на голове повязан красный платок, сверкает глазами – драгоценными каменьями. А закроет их – видны только мрачные впадины да нахмуренные тонкие брови. И ни слова.

Чем ближе к Торжку, тем тише погонял лошадей поручик Николай Спешнев, а лицо его скучнело. Вспомнил сердитого тестя, жену, и страх мокрым гадом подобрался к сердцу.

Кони встали в конце аллеи, возле усадебного дома. Он вышел из кибитки. Авдотья Павловна сбежала с террасы и всей своей мощью навалилась на его худощавое тело, так что оно скрылось среди пышных юбок и рукавов. Но тут подошла минута расплаты. Жена увидела, как из кибитки вылезает брюхатая черномазая на тонких ножках…

– Это чё это? – остолбенела супруга.

Николаю Петровичу, забывшему про храбрые победы, пришлось путано объяснять случившееся: мол, не бросать же с дитем девчонку? А супруга, приставив ко лбу руку, во все глаза рассматривала полонянку. Смотрела и каменела, и, казалось, еще немного, окаменеют и чернавка, и напроказивший муженек.

Однако… никто не окаменел от взгляда горгоны, а напротив, супруга вдруг подобрела. Отвела беглянке флигелек за садом, дала девку дворовую, и с того дня будто ничего и не случилось в доме. Но мужу туда ходить – ни-ни – запретила. Николай Петрович, даром что храбрец на войне, притих, лишь бы дитя спокойно родилось. Супруга молчала, не лаялась, и он, герой Кунерсдорфа, помалкивал.

Надо сказать, что в том, полном приключений и забав, XVIII веке подобные истории были не такой уж редкостью – жены смирялись, а родившихся младенцев даже принимали в свои семьи.

Спустя месяца два донесся до центрального дома усадьбы отчаянный младенческий крик, старуха повитуха приняла на руки большеголового черномазого мальчика, и стал он жить в тиши того флигеля, набирать вес. Смуглянка кормила его грудью и совсем исхудала. Николай Петрович смотрел на нее с печалью издали. Однажды (супруги в саду не было) толкнул дверь флигеля – черные маслины глядели на него из угла – и подошел к колыбели. Там лежал синеглазый толстощекий младенец, молча, с любопытством глядевший на гостя. На груди его висела ладанка.

– Откуда? – спросил он незадачливую свою возлюбленную. Та, отведя в сторону взгляд, что-то пробормотала про бабку, кожаный ремешок и старинную заколдованную ладанку…

– Прости меня, – попросил он.

Она ответила:

– Хвораю я, – и отвернулась.

Между тем жаждавшая иметь дитя Авдотья Павловна – чего только не сделается, ежели человек очень хочет? – забеременела. На глазах пухла она и пухла, пока разобрались, что это неспроста. И было это как раз в то время, когда смуглая полонянка стала кашлять и худеть. Потом у нее горлом пошла кровь и…

Отставной поручик крадучись ходил на ее могилку и также во флигелек с младенцем. Возвращаясь, с недоумением глядел на жену, которая день ото дня округлялась. А там и родила. И тоже мальчика. Тут кормилицы-няньки слетелись, и зашумел, заскворчал помещичий дом. Отставной поручик радовался новорожденному.

Однако Авдотья Павловна все же задумала черное дело. Зима в тот год будто нарочно вступила с ней в заговор против сиротки. Флигель промораживало, продувало – и годовалый малыш, которому мать дала имя Мигель, а отец – Михаил, стал непрестанно хворать и хворать.

«Не расти моему единородному дитяти с чертенком иноземным! – поклялась Авдотья Павловна. – Надумает еще супруг в завещании упомнить его». И вот однажды, когда муженек ее был в отсутствии, а чертенок опять кашлял, приказала она девке Палашке увезти младенца в Москву да и подбросить его там возле какого-нибудь богатого дома.