Анна Элфорд - 233 года - Агапэ

Была ночь, и было решено не давать ужина. Я писал старым Лондонским знакомым о завершении жизненной эпохи, об окончании баллов и иных радостей жизни. Всю весну после расставания с приятелями зимой одно-два письмеца в неделю да приходили. Живые и бодрые послания. Парафиновая свеча сгорела на половину, продолжая тускло светить. Я вертел в руках тонкое воронье перо, взял ножик, и стал подрезать перочинным ножом ногти. Было холодно. Темно. Я подошёл к распахнутому окну, тени слились со светом в единую, но неоднородную эмульсию. Было тихо, немо; от этого звенело в ушах, и лопухи перебирал ветер. Заброшенное кладбище и призраки могли полноправно дополнить эту тусклую атмосферу. Я установил свечу на подоконнике. Тогда меня заметил Зуманн.

– Барннетт, я иду к тебе! – крикнул итальянец.

– Мы можем обойтись и без дружеских сантиментов! – Входная дверь под моим шатким окном оглушительно захлопнулась, и я слышал торопливые шаги по долгому вестибюлю, по гостиной, по прихожей и лестнице, по коридорам с душами не упокоенных.

Зуманн – верный приятель. В равной степени верности он забывчив, уютен, недальновиден.

Я вскочил на ноги и поспешно надел кальсоны, лежавшие на полу посредине комнаты; и когда я взглянул на древний рабочий стол, моя рука разбуянилась. Я скомкал последние написанные мною письма, оставив их на столе. Мой лондонский друг ссутулился в дверном проёме, когда я вновь оперся бёдрами о подоконник. Душа гурмана в миг отхватила контуры графина на прикроватной тумбе с эмульсионным ликёром. Но сперва Зуманн заговорил о важном:

– Настал этот день! Ты ведь знаешь, Барннетт, ты завидный жених-симпатяга, но тебе придётся отвлечься от коллекционирования видов любви по Платону, – я не ответил, погруженный в свои думы, и на этаже наступила неловкая тишина. – Девушки и их мамочки не могут отказаться от такого состоятельного наследника, как Дилан Барннетт. В тебе есть этот противный лондонский шик, все достоинства и землю в придачу.

– Мой друг, я вовсе не такой, каким ты меня изображаешь. У меня нет ни вечных принципов, не твёрдых убеждений, ни философии. Есть только терпение, да крепкий склад характера! Откровенно говоря, своими выходками я могу довести любого. Я сам знаю, что во имя своего будущего мне следует забыть о поисках редких людей с широким взглядом на мир! Этот год я полностью посвящу работе и ведению дел в новоприобретенных имениях, и буду я последовательным и обязательным.

(И буду я слишком часто встречать людскую неточность. Читатель, в этом году я действительно собираюсь избавиться от унизительных проявлений невежества, корня всего зла, и привычки ходить по заседаниям светских клубов и борделям ради удовлетворения низших инстинктов)

– Откуда же у тебя в спальне бутыль этого изумительного напитка? – У Зуманна был гибкий, пропитанный винным эликсиром голос.

– Это был мой первый приказ в этом имении – принести сосуд спиртного и стаканы к нему.

– Отличное начало, Барннетт. Так, утопая в заботах, ты, как и остальные аристократы, сопьёшься и растратишь всё своё состояние в карты со здешними мошенниками.

– Твоя добродетель распространяется и на тебя самого, – стоя у подоконника, я вновь наблюдал, как выпирающий кадык Зуманна под кафтаном поспешно двигается в такт поспешным глоткам. – Оберегая друзей и сам не спейся. Ах! Да ты уже спился!

– Категорично не согласен! Я не пьянчуга! – Я скептически изогнул брови. – Жизнь слишком хороша, чтобы туманить литрами водки воспоминания о прожитых днях. К примеру, погостив в Хорнфилд-Хаус, я вскоре отправлюсь к мужу сестры в Шотландию.

Мы минуту помолчали.

– Вновь ты бродил по садам в ночь, Зуманн. Ради чего? Думаешь, будешь лучше спать, надышавшись ночными порами отравленного тумана?

– Тише, Дилан! Не горячись! А ни то вновь прострелишь мне ногу! Вдобавок ты просто на просто не поймёшь мою нужду в прогулках для сна, ведь ты вечно бодр. Ты словно совершенно не нуждаешься во сне. Феноменальное явление. – Зуманн прокрутил запястьям и поджал пальцы к ладони, как он делает всегда, и уставился в окно.

Я оттолкнулся от подоконника руками, и поспешным шагом под никогда не осуждающим, долгим взглядом Зуманна пробежал к столу сквозь комнату. Зуманн приступил расстраивать древние заплесневелые книги. Свечной огонь, слабо поддерживаемый дуновением ветра, тускло колыхался; свеча убаюкивала вечер и Зуманна.