Георгий Брянцев: По ту сторону фронта

Беляк насторожился.

– Говори… Я слушаю, – сказал он.

Добрынин затянулся самокруткой, прищурив черные, глубоко посаженные глаза, подул на огонь цигарки и долго молча смотрел на Беляка, как бы обдумывая, с чего начать разговор.

– Ну? Чего же молчишь? – нетерпеливо спросил Беляк. Добрынин улыбнулся в седоватые усы. Потому и не торопится, пояснил он, что дело действительно серьезное. Просьба есть к Беляку от городского комитета партии: остаться в городе и организовать подпольную борьбу с фашистами. Он, Добрынин, пойдет в лес формировать партизанский отряд, а Беляк должен поднимать людей в городе.

– Как ты на это смотришь? Говори прямо, – сказал Добрынин.

Но сразу, одним словом, одной фразой ответить нельзя было. Дело действительно оказалось серьезным.

– А справлюсь я? – спросил Беляк.

– Тебя только это беспокоит?

– Пожалуй, да.

Добрынин пожал плечами.

– А я справлюсь с тем, что мне поручили? Как по-твоему? Ведь я назначен комиссаром партизанского отряда. Ну, начальник цеха, куда ни шло, – я с малых лет по стекольному делу пошел. А то – комиссар! Ты понимаешь, комиссар отряда?!

– Понимаю, все понимаю, Федор Власович. Ты-то справишься. У тебя такая струнка есть. Ты можешь заставить людей слушаться себя.

Добрынин усмехнулся.

– А я уверен, что ты, Дмитрий Карпович, тоже справишься. Ты вот у меня струнку подметил, а в тебе тоже есть этакая закваска… Упорство есть. Да и умом тебя Бог не обидел. Я ведь тебя и рекомендовал горкому партии.

– Спасибо, Федор Власович.

– Я рекомендовал, а Пушкарев поддержал… В общем, теперь слово за тобой.

Беляк лежал, закрыв глаза. Он пытался представить себя в роли подпольщика. В город входят гитлеровские войска. Начинаются репрессии, аресты, обыски, допросы. Вводится фашистский режим, устанавливаются новые порядки. И против всего этого надо вести борьбу.

В качестве кого ему придется остаться в городе? С чего начинать? На кого в первую очередь можно опереться? Как много возникает вопросов! И это сейчас, когда враг еще не вошел в город.

Беляку вспомнился девятнадцатый год, партизанский отряд в Сибири, в тылу у Колчака, и он сам, молодой парень-партизан. Давно это было, а как все врезалось в память. Он хорошо помнит, как дважды пробирался в город из лесу на встречу с подпольщиками. Скрывался в городе по неделям, отлеживался, набирался сил для обратной дороги. Однажды он присутствовал на собрании подпольщиков. Оно происходило на железнодорожной станции, на заброшенных путях, где-то в тупике, в пустом нетопленом вагоне. Потом он побывал у женщины, размножавшей листовки на пишущей машинке. Эти листовки Беляк понес в отряд, а оттуда их распространяли по окрестным деревням. Работали же тогда под носом у врага. Да еще как работали!..

– Ты не заснул, Карпыч? – напомнил о себе Добрынин.

– Нет, нет, – поспешно ответил Беляк. – Я… думал.

– И что надумал?

– Попробуем, Федор Власович. Страшновато, правда, но попробуем.

– Так-то оно лучше! – сказал Добрынин и поднялся. – Пойду в горком, доложу о твоем согласии, а как стемнеет, приду еще раз. Прощаться не будем.

…Вторично Добрынин пришел поздно ночью и не один, а с начальником разведки Костровым. Беседа на этот раз затянулась до утра.

Договорились о том, с чего начать подпольную работу, кого из жителей привлечь, с кем из подпольщиков Беляку надо установить связь и как ее поддерживать далее. Надо было хорошо запомнить имена, фамилии, адреса, пароли.

– И лежи ты здесь, пока не придут немцы. Быстро не выздоравливай. Понял? – предупредил Добрынин. – Пусть тебя застанут на больничной койке. Это совсем неплохо.

Добрынин и Костров ушли уже под утро, и после этого встретился с ними Беляк только на сегодняшнем заседании, спустя три месяца.

– Ну, а теперь с тобой, товарищ Беляк, займемся, – сказал Пушкарев, когда участники заседания разошлись. – Садись поближе, рассказывай… Как живешь? Как чувствуешь себя? Новости какие? Почему опоздал?

Беляк начал с последнего вопроса. В условленном месте он не нашел провожатого с лошадьми и пошел в отряд пешком. Оказывается, разминулись. Провожатый нагнал его уже на полпути.

– Нехорошо получилось, нехорошо, – насупив брови, произнес Пушкарев и бросил короткий взгляд на Зарубина.

Тот наклонился к сидящему рядом Кострову.

– Не знаешь, от кого был проводник?

– Кажется, от Селифонова, – ответил Костров.

Командир отряда внимательно разглядывал Беляка, о котором много слышал. Смуглый, с уже редеющими, но без единой сединки черными волосами, с темно-карими спокойными глазами, прямым носом и небольшим ртом, Беляк производил впечатление человека с твердым характером.